«Чтоб, упаси боже, не обидеть вас,- ответил директор. – Ваша идея, ваша работа вызывают у меня искренний восторг, но свой восторг мне ничего не стоило бы скрыть. Я уже не молод, дорогой Верещагин, я уже умею изображать безразличие в самые волнующие минуты. Даже с женщинами – вы и представить себе не можете, какое сильное впечатление производит на них…»
«Не отвлекайтесь, – сказал Верещагин. – Мне не терпится узнать, чем вас не устраивает моя идея».
Директор принес на инкрустированный столик, за которым они сидели, две рюмки коньяку и горсть красивых Конфет. Конфеты Верещагин съел, а пить коньяк не стал.
«Будьте очень внимательны к тому, что я говорю, – сказал директор. – В мои планы входит произнести перед вами небольшую речь. Я начну ее с вопроса, дорогой Верещагин. Я спрошу у вас, знаете ли вы, что говорит о вашей работе ученый мир? Ученый мир говорит о вашей работе очень ласковые слова. Талантливо, забавно, свежо, говорит ученый мир. Никому не известный студент Верещагин построил прелюбопытнейшую математическую игрушку, применив при этом своеобразнейшую методологию, за разработку которой ему нижайший поклон. Сама же идея дерзкого студента фантастична и безответственна, говорит ученый мир. Не исключено, что в дальнейшем, через пятьдесят или сто лет, эта идея послужит отправным пунктом для создания целой науки – серьезные ученые не отвергают такой возможности, но в настоящий момент, говорят они, идея дерзкого студента Верещагина как воинская часть, слишком далеко ушедшая вперед: оторвавшись от основных сил и хозяйственных коммуникаций, она может лишь хулиганить в глубоком тылу у врага, но участвовать в планомерном наступлении на непознанные тайны природы неспособна… Такие слова говорит о вашей идее ученый мир».
«Галамитья – вот что еще говорит о моей идее ученый мир», – вспомнил Верещагин.
«Когда я смотрю на вас, мне хочется приводить исторические аналогии, – сказал директор. – Знаете ли вы, как ответил одному декабристу некий граф, реакционнейший душитель передовых социальных идей? Декабристское восстание было уже разгромлено, день и ночь шли изнурительные допросы, и вот один из декабристов бросил реакционнейшему графу в лицо такие слова: «И все-таки в России когда-нибудь будет республика!» «Конечно, будет, – внезапно ответил граф. – Но кто дал вам право ускорять события?» Каков граф, а?»
«Граф – дурак, – отозвался Верещагин. – Если что-то может быть улучшено, то оно должно быть улучшено немедленно».
«И еще позволю себе пример, – сказал директор. – Любопытнейшая история с одним изобретателем. Произошло это совсем недавно, лет пять назад. В Комитет по изобретениям явился один чудак и потребовал, чтоб ему выдали патент. Он изобрел, как вы сами понимаете, вечный двигатель. Он всем совал под нос чертежи своего перпетуум мобиле, но никто, конечно, не хотел на них смотреть. Однако чудак оказался настырным. Он клянчил, скандалил, умолял… Наконец ему сказали: «Ладно, разворачивайте ваши чертежи», – решили отвязаться: посмотрим, мол, посмеемся и откажем. Но глянули и ахнули. Для вращения своего дурацкого вечного двигателя наш чудак применил подшипники необыкновеннейшей конструкции. Совершенно новый принцип, поразительные свойства! Теперь эти подшипники стоят в очень ответственных механизмах особого назначения. Чудаку выдали авторское свидетельство, наградили, обласкали, но он до сих пор недоволен – брюзжит, жалуется: я вам, говорит, вечный двигатель принес, а вы с него подшипники сняли! Требует, чтоб сделали опытный образец его вечного двигателя. Улавливаете, дорогой Верещагин, аналогию?»
«А зачем мучают человека? – спросил Верещагин. – Надо выполнить его просьбу хотя бы в знак благодарности за подшипники. Человек увидит, что машина не работает, и успокоится. Это же недорого стоит – проверить экспериментально».
«Дело не в затратах, – сказал директор. – Они там, в Комитете, и рады бы отвязаться таким способом, но никто не решается поставить на его чертежах свою резолюцию: «Изготовить». Как вы думаете, что скажут о работнике, который санкционировал изготовление вечного двигателя?»
«Улавливаю», – ответил Верещагин на вопрос об аналогии.
«У нашего института безупречная репутация, – сказал директор. – Все проблемы, за которые мы беремся, мы решаем успешно и этим славимся. За все годы моего директорствования наш институт опростоволосился лишь однажды. Совсем, кстати, недавно. Я уверен, Верещагин, вы прекрасно меня понимаете. Нам нельзя иметь вторую осечку. Ее очень многие ждут. Зачем радовать недругов?»
«Господи! – сказал Верещагин. – Вы же не даете мне вставить слово! Не нужна вам моя идея, так и не надо. А вы все убеждаете меня и убеждаете».
35
Многие читатели, наверное, не поймут причин той легкости, с которой Верещагин отказался от реализации своей идеи, и потребуют разъяснений. Увы, автору нечего добавить к сказанному. Да, отказался Верещагин от реализации идеи, да, сделал это легко. Но почему – автор объяснить не может.
Автор вообще не знает, почему талантливые люди легко сдаются. Он, например, сам однажды написал замечательную повесть об удивительном мальчике по имени Головастик, а когда в издательстве сказали, что это – мура, то ответил: мура, так мура, и ушел, хотя прекрасно знал, что не мура, а исключительное произведение искусства, может быть, даже великое.
Почему талантливые люди так легко сдаются?
Секрет здесь, по-видимому, в том, что для талантливого человека внутренняя победа важнее внешней. Чем значительнее личность, тем богаче и огромней у нее тот мир, который внутри. А который снаружи, тот для всех людей одинаков. Поэтому у талантливых людей доля внутреннего мира в общем их мироощущении больше; и соответственно внутренняя победа, то есть создание самой идеи, для них более значительное событие, чем реализация этой идеи, то есть победа внешняя.
Вот и видим мы сплошь и рядом, что, одержав трудную победу в огромном значительном мире внутри себя, талантливые люди не очень лезут из кожи вон, чтоб добиться также еще и маленькой победы в ничтожном мире вокруг них.
Да и то сказать: сил к тому времени не остается уже, чтоб бушевать снаружи.
Возьмем, к примеру, Архимеда. Когда он открытие своего закона в ванне совершил, то, как известно, потом с полчаса бегал вокруг дома без исподнего и кричал: «Эврика!», то есть «Нашел!». А когда ему сообщили, что его закон отныне во всех школьных учебниках крупными буквами писаться будет, то никакого стриптиза вблизи жилья он не производил, не известен такой факт науке. Гораздо меньшей оказалась эта радость в сравнении с первой. Ну и, конечно, нельзя не учитывать утомление после первой пробежки.
