Я хохотнул, громко и протяжно. Это было действительно блестяще. Босх не знал этого, но он писал мир после посещения дикой карты задолго до ее пришествия. Я часто задавался вопросом, была ли это вспышка предвидения? – Никто другой в его время не делал ничего подобного. Я могу вообразить, что это – мой Рокс. Это будет мир чудес, блистательное видение.
Вы знаете Босха, не так ли? В его голове царили гротескные образы, его кисть рождала целый ряд деформированных, измененных и мучимых человеческих форм, воображение его было переполнено всеми демонами ада и кумирами суеверного мира – так, по крайней мере, говорили мне мои учителя.
В центре искривленного средневекового пейзажа играли образы Босха. Джокеры. Они скакали везде, куда ни кинешь взгляд. Триптих представлял собой торжество духа джокеров: демоны с лисьими головами, водяные верхом на летающих рыбах, другая рыба, ползущая по дороге, на спине ее – замок, пингвин, скользящий на коньках, жукоголовый мужчина в красном плаще, другой – с травой, выросшей на спине, полуголая женщина с хвостом ящерицы, человек-жаба, человек-обезьяна – сотни их, мятущихся в темном, бурном мире.
Словно мой Рокс. Словно тот Рокс, который я вижу в своих снах.
Рокс, который я построю, если они позволят мне.
Кафка смотрел на картину, как и прочие – завороженно. Джокер, которого мы прозвали Абажур, засветился, он устремил свой светящийся взгляд на триптих, так что тот стоял, залитый сияющим светом. Джокеры, купающиеся в золотом кляре.
Я весело рассмеялся.
– Мы нашли способ заставить Комбинат платить за нас. – Джокеры рассмеялись, услышав словечко, которое КейСи использовала, чтобы называть правящие структуры натуралов. – Они хорошо заплатят за то, чтоб оставаться в своих собственных маленьких телах. Достаточно хорошо.
На какое-то мгновение, глядя на «Искушение», я забыл о трагедиях в Нью-Йорке. Я забыл презрение Прайма и Блеза к джокерам и к моим мечтам. Я забыл о длительной агонии джокеров внутри моей Стены.
Я забыл обо всем этом.
– Рокс получил покровителей. Людей, занимающих высокие посты. Людей с деньгами. С большими деньгами. Никто больше не будет голодать здесь.
Я снова рассмеялся, и джокеры смеялись со мной. Джокеры на картине Босха танцевали в знак солидарности.
Есть моменты, когда жизнь – дерьмо.
В день, когда Прайм доставил Босха, Блез совершил нечто, во что я до сих пор не могу поверить.
Одним ужасным ударом он забрал Келли и ранил человека, который всегда помогал джокерам. То, что Блез сделал с Келли, – несправедливо. Несправедливо ни по отношению к ней, ни по отношению к Тахиону. Я слышал, как Блез привез Тахиона на Рокс. Я слышал, и я ничего не мог сделать: большинство джокеров больше не верило Тахиону, после того как он предал Хартмана. И все же…
Меня тошнит – выворачивает наизнанку всего, – когда я слышу боль Тахиона. Хуже. Я не могу отрешиться от нее, как я делаю с некоторыми другими голосами. Я почувствовал ее сразу, как только они миновали стену. Может быть, из-за моего увлечения Келли, может быть, это были отголоски телепатии Тахиона, но мы связаны.
Он звучит в моей голове так громко. И причиняет такую боль…
Горящее небо, молю, помоги мне…
Она причиняет такую боль. Она заставляет меня страдать.
Я был в ярости, хотя некоторые джокеры смеялись, услышав об этом. Я послал к Блезу Арахиса с посланием, в котором требовал вернуть Тахиона в его тело. Я сказал ему, что понимаю: у Блеза могут быть причины желать зла Тахиону, но доктор сделал для джокеров больше, чем кто бы то ни было. За это, сказал я, хочу, чтобы Тахиона освободили немедленно. Блез отомстил: он показал, насколько силен. Так пусть Тахион уйдет.
Я губернатор. Не так ли?
Блез послал Арахиса назад со снимками, сделанными на полароид: тело Келли – Тахиона – обнаженное и распластанное, ее широко распахнутые глаза, затравленные и безнадежно непокорные. Тахион – беспомощно раскрытый, выставленный напоказ. Снимок, сделанный между ее раскинутых ног. Тахион, накрытый телом Блеза. Тахион после всего, плачущий.
Я… Что ж, я ничего не сделал.
Я хочу сказать, а что я мог сделать? Послать отряд вооруженных джокеров на территорию, которую в Роксе занимали джамперы? Я мог бы это сделать, но Блез просто захватил бы над ними контроль, или его последователи перепрыгнули бы в них. Это было бы началом гражданской войны здесь. В конце концов, есть вещи, которые я должен принимать во внимание. Все не так просто.
Джамперы зарабатывают деньги, они приносят восторг и другие наркотики, к которым тут пристрастилась половина джокеров. Страх перед ними – одна из причин, по которой власти держатся подальше от нас. Мне нужны джамперы так же, как я нужен им.
Есть вещи, которые я не могу делать. Правда. Просто… Просто мне хотелось бы, чтобы я не чувствовал себя так паршиво из-за этого. Так мерзко. Я слушаю себя и вижу, что говорю как чертов Джордж Буш, приносящий извинения за то, что все его обещания не вводить «законов для экзотиков» были забыты.
Вы понимаете?
…пожалуйста, помоги мне… Я все еще слышу ее, и она зовет меня.
Это ранит. Это больно ранит.
Я заставил Арахиса сжечь фотографии, но все еще видел их. Келли, бедная Келли. Моя Келли. Это не то, о чем я мечтал, думая о тебе.
Мелинда М. Снодграсс
Любовники
Вечность назад Тахиона бросили в гробницу. Он думал, что узнал, что такое отчаяние, когда тяжелая толстая дверь захлопнулась за ним. Теперь он понял, что это была лишь бледная тень истинного несчастья.
Его голова трещала в такт биению его сердца. Дыхание царапало, будто осколки стекла в горле, сорванном от крика. Кровь все еще слабо сочилась из его влагалища, и он спрашивал себя, какие еще внутренние повреждения были нанесены.
Неуместность поразила его. Нельзя использовать мужское местоимение, говоря о женской анатомии. Но он был мужчиной. Разве нет? Он вдруг понял, что его мочевой пузырь переполнен. Он потянулся вниз, коснулся слипшихся от крови волос и гладкости. Да, он больше не был мужчиной.
Это стало последней каплей. Пока она смотрела сухим, страдающим взглядом в темноту, Таху хотелось плакать, омыть ее горящие глаза слезами, высвободить страдания, переполнившие ее грудь, словно неподъемный груз. Но она не могла плакать. Словно ее эмоции были бережно собраны и спрятаны в некое тайное, глубокое место ее души. Она страдала, но не могла выразить свою боль.
Темнота, казалось, обрела форму. Вытянув перед ней руки, Тахион определил границы ее тюрьмы. Шесть на пять футов. Голый бетон под ногами. Кирпичные стены, сочившиеся влагой, словно потливый толстяк. Пока она совершала свое исследовательское путешествие, ее голые пальцы вздрагивали от каждого прикосновения. Им не стоило волноваться. Комната была совершенно, абсолютно пуста. Тахион понял, что сдерживать естественные позывы в женском теле гораздо сложнее, чем в мужском. Она снова нашла дверь. Ударила отчаянно ладонями, набрала воздуха в легкие и закричала:
