И все-таки и Аспазия, и Таис Афинская, равно как и Клеопатра, и Афродита Милосская, не говоря уж о Нефертити, могут быть призваны на помощь будущим Жориным биографам, ваятелям и живописцам... Да-да, Жора таит в себе не только мужскую силу и ум, но и невыразимое женское обаяние... Тина?.. Тина - да! Тина вне всяких сомнений! Взять хотя бы её до чёртиков строгий сухой бескомпромиссный и безжалостный ум! Мужик! Да, мужик! Если кто-то находит, что мужской ум надёжнее и плодотворнее. Да, Тина - да! Она даже... Если можно было бы из неё лепить Жорин ум...
Он не был, что называется, баловнем судьбы, но и судьба не ходила у него в любовницах. Я бы не назвал его и страстотерпцем, нет-нет! Хотя страсти в нем кипели, как смола в котле. У тех чертей ада.
- Ну, ты расписал, - произносит Лена.
- Если бы Смоктуновский, - заключаю я, - не играл так яростно своего Гамлета, если бы Олег Янковский был не настолько сутул, а Максим Аверин не так лыс, если бы Аль Пачино был не так стар, если бы Мохаммед Али и Поль Робсон были белыми, если бы Бернард Шоу не был бы таким рыжим, если бы...
Даже если бы Элизабет Тейлор с ее синющими глазами была мужчиной или Мерилин Монро была не такой белокурой бестией... Если бы Клеопатра не была такой властолюбивой, а Нефертити такой длинношеей, если бы...
И наконец, если бы Тинка не была женщиной, Женщиной с её неженским умом... Железззная леди!
Если бы всех их можно было немного подправить, подровнять, причесать, пригладить, дать каждому нужный и достойный толк, они, пожалуй, могли бы и сойти за Жору, быть на него похожими...
Если бы не...
Но что толку их править?! Жора - это Жора! Один такой!.. Ни на кого не похожий! Единственный в своем роде! Да!.. Я знаю двух великих сербов - Теслу и Жору Чуича...
- Ну как же, ааа...
- Да-да, ты права: ещё и великий воин Албании Скандербег. Ну и даки, конечно, и...
- Ну, ты и накрутил... - только и произносит Лена. - А что Тина? Она видела Жору? Они сдружились?..
Почему я не сравниваю Жору с Иисусом?
Август стоял жаркий, асфальт просто плавился под ногами, а в неподвижном воздухе висели запахи гари. Потом зной ушел, и с начала октября зачастили дожди. Вот тогда я и переехал в Москву окончательно, только к холодной осени.
Я притащил с собой два огромных чемодана, набитых всякой лабораторной всячиной, без которой никакая наука не в состоянии достичь более-менее приличных результатов. Голь, как известно, на выдумку хитра. Мы и выдумывали. У меня не было проблем с жильем - я жил в Баковке, у Жоры на даче. Рядом была дача Фурцевой, неподалеку - могила Бориса Пастернака. Мы читали самиздатовский вариант «Доктора Живаго» и пожимали плечами, не находя в нем крамолы. До места работы добираться нам приходилось полдня, затем мы допоздна работали и, если лень было ехать домой, ночевали в лаборатории.
Жора, как и прежде, был влюблен в свое дело, и с этим Москва ничего поделать не могла. Ничто на свете не интересовало его больше, чем наука. Он был предан ей, как галерный раб веслу, как пес хозяину. Ни деньги, ни слава не могли похвастать, что он откликался на их призывы. Он боготворил свои клеточки, собственноручно кормил их, холил и лелеял, разговаривал с ними на языке взаимопонимания и любви, он даже спал, безраздельно деля с ними свою жизнь. Слово «биодатчики» чаще всего звучало в его речи. Чего он только не напридумал, каких только биомодулей на основе реакций отдельных клеток и фрагментов тканей не понасоздавал, чтобы вооружить человечество новыми инструментами для тестирования окружающей среды, насыщенной как вредными, так и полезными веществами и их композициями. Эти модули были его дополнительными рецепторами, обострявшими слух и зрение, нюх и вкус, повышавшими чувствительность его кожи... Одним словом, они были надежным подспорьем в оценке всей той грязи, которую веками нагромождал вокруг себя человек, порабощавший природу в попытке выхолостить ее недра и не настроенный ждать от нее милости. Вокруг него всегда было много молодых людей, с кем он щедро делился знаниями. Все признавали в нем вожака: женщины безрассудно влюблялись, а мужики подчас искали у него защиты. Это выглядело странным, но так было, я помню. Однажды я стал свидетелем настоящего плача Салямона - известного исследователя раковой клетки, личная жизнь которого не удалась. Мы сидели в «Национале», он рассказывал свою жизнь, как на исповеди. Жора слушал и вдруг произнес:
- С каждым днем у нас все меньше и меньше света.
Я не смог оценить всей глубины сказанного, а Салямон воскликнул:
- Ах, как это верно сказано!..
Видимо, они уже неоднократно встречались и понимали друг друга с полуслова. Вскоре я узнал, что Салямон женился. Или уехал в Израиль. Или в Америку. Во всяком случае, кризис был разрешен. Я уверен, что этому помог Жора.
Лаборатория была его царством, империей. Здесь все было подчинено его воле и пропитано его духом. Везде можно было видеть хитроумные приспособления, собственноручно изготовленные штучки: установки, модули, узлы, детали. При том, что помещение было просто набито самой современной импортной аппаратурой. Но он и ее дорабатывал, улучшал, упрощал, совершенствовал. Здесь он спорил с матушкой-природой. Он хотел ее победить? Нет, конечно! Улучшить, усовершенствовать. У нее ведь немало изъянов, требующих, по его мнению, правок и доработок. Он спорил с Богом? Этого никто не знал. Вряд ли он мог бы на это решиться. Здесь была его мастерская по поиску путей к вечной жизни. Жора был абсолютно уверен, что ему, влюбленному в свое дело, вооруженному до зубов новейшими приборами и технологиями и знающему что и как делать, вот-вот это удастся. Ему удастся задвинуть куда подальше колченогую старушку с косой, если вообще не дать ей хорошего пинка под зад. Чтобы и дух ее выветрился. Он пока не верил в воскрешение мертвых, но победа над смертью не вызывала у него ни малейшего сомнения. И ему многие верили. Вся Москва устремлялась к Жоре.
- Ты куда?
- В «Лумумбу».
- Что там, кто-то приехал?
- К Жоре...
О Риме теперь и думать забыли, все пути вели к Жоре.
Ирузян, Чайлахян, Салямон, Симонян, Шабад... Светила советской биологической науки и мастера научных интриг рвались в «Лумумбу», чтобы увидеть своими глазами то, о чем гудел ученый мир: рак побежден! Раковая клетка, этот чудовищный черный ящик, приковала к себе взгляды ученых всех стран. И вот Жора дал ей увесистую пощечину, бросил ей вызов. Я видел, что живется ему здесь нелегко и удовлетворения он ищет в работе, стараясь освободиться от нелегкого груза собственных мыслей. В том, что рак является порождением рук человеческих, его, человека, издевательством над природой, не было никаких сомнений. Плохо живет человек: грязно, пошло, жадно, криво... Не дружит с природой, с Богом, вот и рак, вот и СПИД... Идеи ученых оставались идеями, писались статьи и книги, на многих международных симпозиумах озвучивались целые теории, но практическое воплощение этих идей принадлежало Жоре. Его воистину золотые руки творили чудеса. Успехи молекулярной биологии давали надежду на спасение человечества от грозной болезни...
Переехал к Жоре и я.
Не то чтобы Жора не мог без меня обойтись - он нутром чуял мои способности заглядывать в мир молекул и клеток. Я был для него своеобразным тестером и инструментом, и он доверял моей интуиции. На этом и сошлись. Он не требовал подчинения, но искусно пользовался моей свободой экспериментального поиска. Тандем состоялся. Мы работали не покладая рук. Через месяц мы получили первые результаты по угнетению роста опухолевых клеток путем применения гомеопатических доз препаратов из акульего хряща, черепахи и горчичного семени, а к декабрю создали из них оптимальную композицию. Мы работали на клетках и тканях invitro и не могли экстраполировать полученные результаты на человека. Требовались клинические испытания, разрешение фармкомитета и преодоление множества чиновничьих преград, которые сопровождают любое достижение науки. Иногда я тайно подмешивал в эти композиции куски каких-нибудь генов и тогда Жора был вне себя от радости:
- Я же говорил, - восклицал он, - что сперма кита активнее рога оленя!
Он даже не догадывался о том, что гены черепахи (белесоватый порошочек, напоминающий гипс или сахарную пудру) делали свое доброе дело, без труда преодолевая желудочно-кишечный барьер.
- ...и Юля, конечно, - говорит Лена, - тебе...
- Что Юля?.. Ах, Юля!.. Юля конечно! Я совсем забыл рассказать о ней. А ведь без нее...
Я уже не раз пытался вспомнить, с чего у нас все началось.
- Что всё? И с чего же? - спрашивает Лена.
Я рассказываю...
- Как-то поздно вечером я застал в лаборатории Жору с какой-то черноволосой девицей.
- Я знаю эту историю, - говорит Лена.
