Райли, который подспудно ожидал подобного развития событий, оставался самым большим оптимистом. Теперь разговоры в лагере все больше велись о том, в каких словах и как доложить на Земле о полном провале миссии. Попытки любыми доступными методами зафиксировать хотя бы что-то, выходящее за рамки уже отмеченного предшественниками, одна за другой терпели крах. А ведь на планете постоянно что-то происходило, в этом никто не сомневался. Появлялись новые «запретные зоны», непонятным образом перемещались значительные массивы пород, словно кто-то играл в огромной песочнице. В океане, как и ранее, наблюдали локальные очаги волнения, будто дьявольские силы гигантской, невидимой ложкой перемешивали этот первобытный аминокислотный бульон.
Планета, словно грандиозный организм, жила неведомой жизнью, не подпуская чужаков к своим тайнам. В этом было что-то нестерпимо обидное: открыл книгу, а текста-то и нет, а то, что есть, невозможно прочитать. Было от чего почувствовать себя обманутыми. Так незаметно подошло время, когда общее собрание должно было решиться на последний логичный шаг — поставить вопрос о признании полного фиаско миссии. С этой целью все собрались на центральной площадке лагеря.
Как и следовало ожидать, самым жизнерадостным во всей компании оказался Райли. Он в который раз обращался к белобрысому, всегда спокойному, выдержанному кибернетику Микки Лайно с одним и тем же вопросом, который почему-то доводил молодого ученого до белого каления.
— Микки, скажи мне, ради бога, почему Ангелов все термины приводит на своем языке, a Hoo's subspace, только на английском, — говорил он достаточно громко, чтобы привлечь внимание соседей.
— Он говорит на русском, а не на своем, он там учился, в Москве. Там принято говорить Эвклидова геометрия, Эйнштейново пространство, соломоново решение и тому подобное, лексическая форма такая, — в сотый раз терпеливо повторял северянин, мигая белесыми ресницами.
— Вот за что я тебя люблю, — вмешалась в разговор Мануэла, — так это за темперамент.
Микки застенчиво улыбался и продолжал о чем-то сосредоточенно думать. Райли иногда казалось, что он совершенно отчетливо слышит какие-то потрескивания, исходящие из его головы.
— Чертовски хочется понять все же, почему для Hoo's subspace сделано столь почетное исключение, — принципиально не обращая ни на кого внимания, продолжал допытываться Райли.
— Ну что тут понимать, — в конце концов не выдержал кибернетик, — как-то я сказал, что мечтал в детстве открыть кафе. Это было на Земле еще до окончательного отбора. Ангелов сидел вместе с тем большим усатым парнем… забыл, как его звали… в общем, «задери кого-то» в переводе. Я это говорю, а тот, усатый, спрашивает: «А как будет называться это кафе?» Я продолжаю, мол очень просто — кафе «Лайно». У него, у этого усатого, сок пошел носом от смеха, потом его не взяли, оставили дублером, не из-за этого случая, наверное. Я несколько раз спрашивал Ангелова, почему усатый так реагировал, а он сначала уклонялся от ответа, но потом сказал, что моя фамилия на родном языке того усатого парня обозначает что-то не совсем относящееся к кулинарии и даже не очень аппетитное.
Мануэла, вероятно посвященная в подробности того памятного разговора, сидела рядом, старательно отворачивая голову от рассказчика и задыхаясь от едва сдерживаемого смеха. Райли же продолжал делать вид, что никак не возьмет в толк, о чем ему хотел сказать ученый. История эта в изложении как Ангелова, так и Микки всегда поднимала настроение, и несчастный кибернетик с фантастическим терпением продолжал объяснять всем интересующимся, в чем тут, по его мнению, соль.
— Все-таки Hoo's subspace — это не кафе, пусть даже очень хорошее, здесь что-то здорово не так… — гнул свою линию Райли, пока Мануэла не испортила все дело и не рассмеялась в голос. Кибернетик окончательно смутился и, обиженно поджав губы, очень добропорядочно удалился.
К сожалению, этот островок хорошего настроения погоды не делал. На большинстве лиц читалось разочарование. Дождавшись тишины, Ангелов нудно и на удивление сбивчиво доложил о результатах, точнее, об их полном отсутствии, потом уже в заключение предложил дать всем еще три дня на последние эксперименты. Как правило, вслед за подобным решением оставалось свернуть лагерь и бесславно ретироваться.
Как и следовало ожидать, никто на исходе третьего дня не крикнул «Земля!». Всякие чудеса происходят лишь один раз. Последнее общее собрание передало командование в руки Райли, что означало признание собственной слабости и конец миссии.
Пилот-командир отдал необходимые распоряжения, и с присущей ему энергией принял участие в сворачивании лагеря. После демонтажа большей части оборудования работы были временно прекращены. На изумленные вопросы ученых Райли ответил одним предложением:
— Я думаю, что, отгородившись от окружающей действительности всеми известными нам способами, мы обрекли себя на неудачу. Что мы потеряем, если проведем еще одни сутки без всякой защитной и другой техники? Кого нам бояться на этой планете?
— Но если они появятся в этот момент, мы ничего не сможем никому доказать, — возразил было Тоши.
— Кому мы должны что-то доказывать? Этим перестраховщикам-чиновникам? — взорвалась Мануэла и, дергая за руку несчастного кибернетика, пыталась выдавить из него хоть слово в свою поддержку. — Я в любой момент и кому угодно скажу, что честно выполнила свой долг, правда?
Принятое решение более не обсуждали, доселе общий разговор разделился, распался. Райли, наверное, в последний раз привычно устроился в гамаке, который предусмотрительно не разобрал, предложив Ангелову маленький походный стул.
— Как-то не по себе мне от всего происшедшего, — начал разговор физик, — не привык терпеть неудачи, хотя отрицательный ответ, это тоже ответ в науке…
— Мне и вовсе неприятно, — с готовностью подхватил уничижительные интонации пилот-командир, — все же это мой последний полет, а такой финал — не очень-то достойное завершение неплохого доселе послужного списка. Черт с ним. Хватит об этом. Выйду на пенсию, поеду в те места, где жил Кёниг… Никак не могу привыкнуть говорить в прошедшем времени о человеке, с которым разговаривал и пил пиво несколько месяцев тому назад… — Райли тяжело вздохнул.
— Да, — подтвердил физик, — на Земле к нашему возвращению пройдет 72 с небольшим года. Наука ушла далеко вперед, мне будет тяжело догонять, если это вообще возможно. А все из-за… — Он пнул ногой ни в чем не повинный кол, на котором был укреплен командирский гамак так сильно, что вся конструкция задрожала.
