Троцкий взял со стола трубку мобильного телефона.
— Двести рублей! — взмолился Ахмед. — У меня никаких доходов нет.
Но тут вмешался в разговор новый его участник.
В дверях сторожки стоял худой, согбенный и немощный на вид Владилен Максудович, старшина рыночных торговцев.
— Возьми, — сказал он, протягивая Троцкому две зеленые бумажки. — Ты поступил справедливо, надеюсь, претензий нет?
Троцкий чуть оторопел. На лестнице рыночных отношений Владилен стоял выше Троцкого, и не Троцкому решать, сколько платить штрафа. Но тут был случай очевидный, а сам Владилен к разборке опоздал…
— Постыдитесь, — сказал он Ахмеду.
Владилен всегда был вежливым.
— И без того люди плохо относятся к лицам кавказской национальности. Вы играете на руку худшим элементам в русском народе. Мне придется лишить вас моего доверия… — Он вздохнул и сказал погромче: — Накинуться на девушку, собственную продавщицу!
— Она у меня не работает, — сказал Ахмед. — Я такую тварь близко к сахару не подпущу!
— Ты глупый человек, Ахмед, — сказал Владилен, жестом остановив Троцкого, который готов уже был накинуться на Ахмеда. — Уходи отсюда, пока цел. Двести баксов с процентами принесешь мне после обеда. Я твои долги платить не намерен.
И Ахмед ушел. Роберт за ним.
Тогда Владилен сказал Троцкому:
— Лева, дай сюда деньги. Это не твой штраф.
— Конечно, конечно.
Троцкий выхватил из кармашка деньги и протянул Владилену.
— Умный мальчик, — Владилен изобразил удовлетворение, — только спешишь.
Одну стодолларовую бумажку Владилен положил себе в бумажник, а вторую протянул Даше.
— Это тебе, девушка, чтобы ты купила себе новую блузку, а к тому же чтобы забыла обо всем, что сегодня было. Якши?
— Якши, — улыбнулась Даша.
Все-таки бывают справедливые люди.
Владилен вышел.
— Я пошла? — спросила Даша.
— Я бы тебе посоветовал, как старый друг, — произнес Троцкий, — в ближайшие месяцы на рынке не появляться. Я, конечно, этого Ахмеда отсюда выживу, но его родственники останутся. А они ведь люди плохие, не то что мы, русские. Мы ведь всегда друг за дружку держимся?
— Всегда. — Даша почуяла неладное. Вся сжалась внутри.
— Давай сюда деньги. — Троцкий улыбнулся. — Давай, давай, не думаешь же ты за удовольствие трахнуться с двумя мальчиками целых сто баксов получить? Ну, что я тебе сказал!
Даша не стала спорить. Это было жутким разочарованием. Просто ужас. Одеться вообще не во что.
Из заднего кармана джинсов она достала сотню.
Троцкий взял ее и дал ей взамен сто рублей.
— А вот это компенсация.
— Ну и гад ты, Лева, — сказала Даша и пошла к двери.
— Ты мне еще должна за то, что я спас тебя, — сказал Лева, — так что я не обижаюсь, учти.
Владилен стоял снаружи — то ли подслушивал, то ли думал о своем. Как подъемный кран со стрелой, вытянутой под углом наверх.
— Покажи деньги, — велел он.
Даша покорно разжала кулак. В кулаке была сторублевка.
— Ясно, — сказал Владилен. — Жди здесь.
Он поднялся по железным ступенькам в сторожку и тихо говорил с Троцким. Потом Троцкий взвыл, стал просить:
— Отпустите, дяденька, я больше не буду!
Словно стал маленьким мальчиком, которого надо пожалеть.
Даша хотела уйти, но боялась. Владилен может рассердиться.
Потом Владилен вышел, вытирая руки платком.
— А ты иди, — сказал он и протянул ей несчастные сто долларов — уже помятую бумажку.
Даша оттолкнула руку Владилена. Но тот улыбнулся, как дедушка, и сказал:
— Ты его не бойся, я его предупредил. Ты лучше домой иди, помойся, заштопай. Нехорошо так по улице ходить, люди плохо про тебя будут думать, люди злые.
Он печально вздохнул.
Троцкий из сторожки не появлялся. Второй охранник тоже куда-то пропал.
Даша пошла домой.
Она пошла задами, она знала, как пройти, чтобы встретить поменьше людей.
Она очень устала так, что даже доллары спрятать сил не было. Она брела по пыльному проулку и думала: вот бы снова увидеть другой мир, где никто на тебя и руку не поднимет. Вот бы вернуться Золушке на бал…
Она вышла на свою улицу, два шага до дома осталось.
Прошла автобусную остановку. Люди на остановке смотрели на нее с ужасом. Ну и хороша она! Да и чувствуется. Кровь подсохла, стягивала кожу лица, саднило.
Она вошла в подъезд, и как ударило — ведь там, под лестницей, тот мужик лежит.
Кровь на полу под почтовыми ящиками так и не вытерта.
Не хотела заглядывать, но заглянула.
Но никого уже нет, увезли. Ведь часа полтора прошло.
А может, сам ушел?
Вряд ли.
Даша поднималась к себе осторожно, на цыпочках.
Дверь второго этажа отворилась, выглянула Полвина, вообще-то Полина, но ее все Полвиной звали, полбутылки.
— Слышь-ка, — спросила она, — тут под лестницей одного бомжа нашли зарезанного. Не твой знакомый? А то участковый спрашивал.
— У тети Шуры спросила? — вопросом ответила она.
— А тетя Шура давно смоталась. Она еще ходила, стреляла десятку. А ты утром его не видала?
— Никого я не видала.
Даша смелее прошла последний пролет, потому что Полвина стояла на площадке и смотрела вверх.
Дверь в квартиру была не заперта. Это с тетей Шурой случалось — не хотелось ей запирать квартиру. Все равно нечего тащить. А ведь не права — бомжу всегда найдется, что тащить.
И не только тащить. Ломать тоже.
Это она поняла, когда вошла в квартирку.
Все в ней было поломано, все в ней было растерзано, разорено.
Чего искали?
Даша кинулась к полке в прихожей. Полка висела на одном гвозде, под ней скомканная оберточная бумага — все, что осталось от пакета.
Вот незадача! Теперь надо уходить из дома.
Она стояла в коридоре, заглядывала в комнату. Плохи ее дела.
Но все же она задержалась.
Она прошла сначала в туалет и посмотрела на себя в зеркало.
Зрелище было ужасное. Краше в гроб кладут. Как паровым катком по морде проехали.
Один глаз подбит, вокруг синева, щека разодрана в кровь, подбородок расквашен, ссадина на лбу, под волосами. Никакая пудра не возьмет.
Даша в отчаянии смотрела на себя и в то же время размышляла, что надеть вместо разорванной блузки и джинсов — лучше выкинуть сразу.
Она сняла с себя остатки кофты, стащила джинсы.
