Она сняла с себя остатки кофты, стащила джинсы.
В трусах и лифчике принялась умываться, просто умываться, без пудры.
И вода лилась так шумно, что Даша не услышала, как в туалет кто-то вошел, и ее так долбанули по затылку, что она ударилась лбом о кран — впрочем, это уже не играло роли. Только больно.
Она постаралась обернуться, но ее крепко держали за шею.
— Слушай внимательно. — Голос был знакомый, голос Брюхатого. — Слушай сюда. Если ты до завтра нам не вернешь триста баксов, то одно ухо мы тебе отрежем. Ты слышала, что с твоей Тамаркой произошло?
— Так это ты?
— Должен быть порядок. Ссуду брали, верни с процентами.
— Брюхатик, ты же знаешь, что нас ограбили! — взвыла Даша. — Ну пожалей ты нас, ведь отработаем! Мы и свои деньги вложили — все потеряли.
— Производственный риск, — ответил Брюхатый.
— А зачем ты квартиру разорил?
— Должен быть урок.
Он рванул за резинку трусики Даши, хотел снять и попользоваться ею прямо тут, у умывальника, но Даша извернулась и оказалась с ним лицом к роже.
И это ей помогло — потому что Брюхатый как увидел, во что превратилось ее лицо, даже ахнул.
— Как это тебя угораздило?
— А ты хотел со мной любовью заняться, — укорила его Даша.
— Я так, шутил.
— Брюхатик, отдай пакет.
— Чего?
— Брюхатик, это не мой пакет, за ним придут, а меня убьют.
— Тебя давно убить надо, потому что ты ведьма.
— Брюхатик, ну что ты несешь?
Она смотрела на него ласковыми глазами, как сестра на братца. Но Брюхатика не убедила.
— К тебе мужиков тянет, как в болото, — сообщил он. — Из-за тебя Сережка Глухов утопился.
— Ну что ты несешь, Брюхатик, он же в лодке с ребятами утонул. Отдай мне пакет, а?
— Не знаю никакого пакета.
— Но ты же искал у меня?
— Так я ж деньги искал. На что мне пакет.
Тут серые клеточки в голове Брюхатого заработали наконец, и он задал вопрос, который давно пора было задать:
— А что в пакете?
— Я не знаю, Брюхатик. Кем мне быть, не знаю.
— Что-то ты крутишь… — Брюхатик с сочувствием сплюнул. — Не скоро ты в форму вернешься, Дашка. Не видать тебе принца.
И рассмеялся. Потому что сам был красив и совсем не толст, а Брюхатик он, потому что фамилия Брюхатов.
— Я бы тебе еще добавил, — сказал Брюхатик, — но жизнь тебя уже искалечила. Значит, чтобы завтра бабки были. Или тебе не жить.
Тут Даша вспомнила, что у нее есть сто долларов. Может, отдать? И тут же поняла: нельзя этого делать. Где сто, там и триста, Брюхатик не отвяжется. Такие времена пошли, теперь жалости нет. Иначе тебя самого затопчут. А жалко.
Она пошла провожать Брюхатика до дверей как будто гостя, а у дверей он остановился, улыбнулся, показал зубы из керамики, по пятьсот баксов каждый, развернулся и врезал Даше в другой глаз, она упала, больно было — страшно. Глаз вытечет? Еще головой ударилась о вешалку.
Брюхатик уже с лестницы сказал:
— Это я тебе для памяти. Увидимся.
Сам захлопнул дверь, и стало тихо.
Ну что так не везет женщине?
На голове наливалась шишка, глаз не видел — наверное, повредил что-то этот красавчик. Главное — без смысла.
Куда деваться?
И она поняла — хватит ей, лучше смерть, лучше что угодно!
И как аккорд сладкой музыки мелькнуло воспоминание о будущем или другом времени. «Глупый, глупый Вадик, ты хоть помнишь меня? А ребята из Архитектурного?» Сколько прошло с тех пор, как она вышла из транстемпоральной камеры? Часа три, не больше… А где сто долларов? Теперь придется их глазнику отдавать.
И когда она поднялась и отошла от двери, чтобы еще разок поглядеть в зеркало, дверь от могучего удара слетела с петель и упала в коридор.
Это была психическая атака.
Вошли двое, в чулках, натянутых на головы, с прорезями для глаз, как из триллера.
— К стене! — приказал один из них.
Потом увидел рожу Даши и даже присвистнул.
— Кто же это нас обогнал, блин? — спросил он с юмором.
— Желающих больше чем достаточно, — ответила Даша.
— Мы ненадолго, — сказал один из «чулок». — Возьмем свое и по домам.
— Чего свое?
Чулок вроде и не услышал, они втолкнули Дашу в комнату.
— Мы жмурика догнали, — продолжал чулок, — а он пустой. Сбросил товар. Мы пока вычислили, три часа потеряли.
— Значит, неправильно вычислили.
— Он ушел от твоего мужа, из лагеря, — сказал другой чулок, незлобиво, спокойно, как объяснял урок непонятливой девочке. — У него твой адрес был, но имя не твое — Александра Федоровна.
— Это моя свекровь, — тупо сказала Даша.
— А мы знаем. Теперь мы знаем, кто кому свекровь.
— Не видела я никакого пакета, — устало сказала Даша. — Отвяжитесь. Ко мне сегодня все вяжутся.
— Группа риска, — сказал чулок. — Газеты читать надо. Таких, как ты, всегда бьют. При всех царях и режимах.
— И насилуют, — сказал второй, — только не таких грязных и вонючих.
— Я не грязная! Я не вонючая! — Последние слова оскорбили Дашу так, что она перестала бояться.
— А теперь скажи мне, ангел, — сказал первый чулок, — откуда ты знаешь, что тебе оставили пакет?
— Вы сказали!
— А вот этого мы тебе не сказали. Мы народ осторожный, тертый, мы никогда лишних слов не говорим. Я сказал — товар.
— Мне показалось, что пакет.
— Вот и замечательно, — сказал второй чулок. — Пускай будет пакет. Так где же пакет?
— Не знаю!
— Может, и не было пакета?
— Не было, не было!
Тут чулок ей врезал.
Ну что ты будешь делать! Такого дня давно не было. Наверное, он последний в ее короткой бестолковой жизни. А ведь хотелось как лучше, даже идеалы в жизни были, а в шестнадцать лет стихи писала. И мечтала — вот встретит хорошего человека, желательно старше ее, родит ребеночка…
Чулок ей врезал снова. Безжалостно, сильно и резко, казалось, что голова оторвется. Но голова у человека так просто не отрывается. Только глаз совсем перестал видеть.
— Вспомнила? — спросил чулок.
Она даже кричать не могла, сил не было кричать.
— А даже и будешь кричать, — угадал ее жалкую мысль чулок, — никто не придет. Ваш дом трусливый, половина переселенцы, никогда не высунут носа.
Они ее били ногами, она чувствовала, как трещат ребра, наверное, ломаются — дышать было больно.
Они устали, утомились, все-таки тоже люди.
