— И сколько времени вам понадобится на месте?
— Сколько нужно.
Доктор развел руками.
— Тогда я отказываюсь работать. Вы еще не поняли, что ваше здоровье и, может быть, жизнь зависят от того, насколько точно мне будет известно ваше расписание. Но если вы боитесь врагов и американских шпионов, то посмею вас заверить, что американских шпионов здесь не водится, троцкистам я тоже ничего не сообщу.
— Не говорите глупостей, — возмутился Майоранский. — Какие американцы? Кто говорит об американцах?
— Но в чем же дело?
— Секрет — всегда секрет, — сказал Лядов и засмеялся. Хорошо, слушайте. По прибытии на место мы займемся серьезной работой. Нам надо подготовить ликвидацию складов отравляющих веществ.
— Понятно, — сказал доктор, который ничего не понял.
Ведь он не знал о заговоре консулов — у Егора не было времени рассказать об этом.
— Следовательно, по моим расчетам, мы проведем там день.
— А если вас узнают?
— Кому нас узнать? — усмехнулся Лядов. — Уже при мне там никого не осталось.
— Не нравятся мне ваши разговоры, — сказал Майоранский. — Придется сообщить о них лично Лаврентию Павловичу.
— Прошу вас, — сказал Лядов. — Вы получите медаль.
— Вас накажут, — уверенно сообщил Майоранский.
— И не пустят на операцию, — усмехнулся Лядов.
— Ничего смешного!
Лядов пошел вдоль длинного лабораторного стола, разглядывая приборы.
— Очевидно, — сказал он, — у вас много желающих сгонять в Максимовку. Добро пожаловать!
— Лаврентий Павлович разберется, — сказал упрямо Майоранский. — И примет меры.
— Ему надо было отыскать такого послушного идиота, как я, — сказал Лядов. — Который даже не боится, что вы, Лев Яковлевич, по окончании операции разберетесь со мной как с нежеланным свидетелем.
— Что за чепуху вы несете! — воскликнул от двери вернувшийся Лаврентий Павлович. — Кто и кого будет уничтожать? Кто мог втемяшить в вашу головку такую мысль?
— Логика, Лаврентий Павлович, — сказал Лядов, — элементарная логика. Вы замыслили уничтожить все человечество или его лучшую часть. Погодите, не перебивайте специалиста. Но если об этом будут знать два человека, то один из них лишний. Я — человек случайный, никому не нужный, но необходимый, чтобы выйти на базу, показать вам, что хорошо, а что плохо, а потом взорвать все к чертовой бабушке. Но тут-то я становлюсь не только не нужен, но и опасен. Не так уж много народу здесь — даже здесь! — кто хочет уничтожить всех людей, чтобы они сюда не хлопались и не угрожали нашему растительному существованию. Значит, вы, Лев Яковлевич, достанете очередной зонтик с острием на конце и вонзите мне под лопатку. Разве не так?
— Ну что он говорит, что он говорит! — возмущался Майоранский.
— Кончай базар! — воскликнул Берия.
Доктор чуть не засмеялся. Эту фразу недавно привезли сверху молодые люди, и она относилась ко времени, когда памяти о Берии почти не осталось.
Шахматисты замолкли.
Доктор старался быть незаметным — хоть под стол лезь.
Но Берия его заметил.
— Долго еще ждать?
— Примерно полчаса.
Ощущение времени у каждого было свое, индивидуальное, но понятие получаса все равно оставалось.
— Тогда занимайтесь делом, — сказал Берия. — А мы с товарищами погуляем.
Он вытолкал шахматистов из комнаты.
И доктор слышал, как он громко спросил:
— Лишнего не трепались?
— А что есть лишнее? — спросил на это Лядов. Он все время подчеркивал свою независимость. Зачем ему надо было — понять невозможно. Наверное, такой характер…
Больше доктор ничего не слышал.
Он узнал немного. Но то, что узнал, испугало его, потому что он боялся Лаврентия Павловича и его черной души.
Майоранский с Лядовым отправлялись в Верхний мир на три дня, чтобы в районе станции Бологое пересесть на автобус и прибыть в деревню Максимово или Максимы, которой, может быть, уже и нет на карте.
Там, в деревне, находится склад или база отравляющих веществ. Лядов в этой Максимовке работал, а Майоранский принадлежит к ведомству Берии, и его можно даже обвинить в каких-то убийствах с помощью зонта. Операцию, которую они намерены совершить, можно отнести к катастрофам — это что-то ужасное.
Возможно, речь идет о бациллах страшной болезни — доктор знал, что есть центры, где такие бациллы выводятся.
Знание, которым обладал доктор, было знанием для одного человека, а потому бессмысленным. Если он не ошибался и не стал жертвой мании преследования, то именно от него теперь зависит судьба всей Земли. Это, конечно, сказано громко, но ведь и само положение доктора не менее невероятно с точки зрения здравого смысла.
Ему надо обязательно увидеть Егора — достойного доверия человека, который не потерял способности к действиям.
Он скажет, что надо делать.
Или сам сделает что надо.
Подошел Гоглидзе.
— Проверьте, Леонид Моисеевич.
Хоть Гоглидзе и считал себя родственником Лаврентия Павловича, хоть и позволял себе выпады против доктора, тем не менее он понимал, что Леонид Моисеевич человек гениальный, не потерявший своих качеств в Чистилище и притом благородный. Для того чтобы выжить, полезно было иметь родственником Берию, но, если бы Гоглидзе дали волю, он бы выбрал в родственники доктора.
Перед доктором лежали индивидуальные параметры крови или, вернее, плазменной жидкости шахматистов. Ее состав позволял ввести в кровь консервант.
Все три дня, которые они проведут в настоящем мире, они не будут нуждаться в пище и во сне, хотя утомившись — а они будут быстро утомляться, — они могут вздремнуть. Им потребуется вода. Но не пища. Атрофированный кишечник работать не сможет.
Вода же нужна для кожного испарения.
Доктор перешел к Гоглидзе, и они принялись за изготовление консерванта, вовсе не панацеи и не спасения. От надежды переселиться наверх, если кто и питал ее, приходилось отказаться.
Конечно, размышлял Леонид Моисеевич, надо бы ему пробраться следом за шахматистами. И заодно поглядеть на столь давно покинутый мир. Но как ты последуешь за ними, если они знают тебя в лицо, если они бегают быстрее тебя и дерутся больнее. Да и сам Берия насторожен. Он проследит за тем, чтобы доктор не убежал.
— Дай мне все расчеты, — попросил доктор Гоглидзе. — Не хочу рисковать.
Гоглидзе пожал плечами.
Тут рискуй не рискуй, шансов за то, что шахматисты возвратятся живыми, немного. Даже Гоглидзе это понимал. Доктор поднял руку на законы природы. Правда, неизвестно, что за природа эти законы установила. Какова ее суть и каковы намерения?
