Томас не хотел заниматься самообманом, но, если не считать нежелания воспроизводить все детали телесной жизни до грани пародии, было довольно сложно определить, с чего начинается самообман. Он отверг идею, чтобы ближайшая дверь волшебным образом всегда открывалась именно туда, куда ему нужно попасть, а телепортироваться по щелчку пальцев ему вовсе не хотелось. Может, самым «честным» выбором было бы признать неограниченную пластичность виртуальной реальности и воспользоваться ею, но Томас нуждался в мире с постоянной структурой, а не в городе из сновидений, преображающемся по его малейшему капризу.
В конечном счёте он нашёл компромисс: Томас создал для своей версии Франкфурта специальную служебную географию или архитектуру. В этой альтернативной топологии здания в городе, между которыми он перемещался, считались составленными друг на друга, что позволяло соединить их все одной шахтой лифта. Дом Томаса, находившийся в «пригороде», начинался шестнадцатью этажами «выше» городского офиса; в промежутках находились залы заседаний, рестораны, галереи и музеи. Остановившись на этой организации пространства, владелец рассматривал её теперь как неизменную, и если вид из каждого помещения после прибытия туда резко противоречил взаиморасположению, то с парадоксом такого уровня Томас был способен ужиться.
Он вышел из лифта в большой холл на первом этаже своего дома. Это двухэтажное здание, окружённое скромным садом в десять гектаров, принадлежало только ему, в точности как и его прототип из реального мира со времени развода и до последних дней болезни, когда в дом въехал медицинский персонал. Поначалу Томас запустил роботов-уборщиков, бесполезно скользивших по коридорам, и роботов-садовников, подстригавших клумбы, полагая их частью архитектуры, как сточные трубы, решётки кондиционеров и прочие ныне бесполезные детали. Роботов он отменил после первой недели. Сточные трубы остались.
Головокружение прошло, но он всё же отправился в библиотеку и налил себе порцию из двух хрустальных графинов – бодрящая смесь Уверенности В Себе И Оптимизма. Одним-единственным словом он мог бы вызвать полноценную панель управления настроением – парящий призрак, всегда напоминавший пульт для микширования в студии звукозаписи, – и настроить параметры своего расположения духа таким образом, чтобы дальше не захотелось менять настройки. Но столь откровенно технологические метафоры его обескураживали. А вот меняющие настроение «снадобья» работали точно и без побочных эффектов, чего было бы невозможно добиться с помощью настоящей химии (можно было воспроизвести и действие реальных фармакологических препаратов, но едва ли в этом имелась необходимость). Естественнее казалось пропустить несколько глотков «спиртного» для укрепления духа, чем манипулировать с той же целью настройками на висящей в воздухе шеренге потенциометров.
Даже если конечный результат был в точности таким же.
Томас опустился в кресло, между тем как питьё начинало оказывать своё действие, – по его решению оно срабатывало постепенно: приятное тепло разливалось в животе, и лишь затем начинались тонкие манипуляции с самим мозгом, – и попытался осмыслить встречу с Полом Дарэмом.
Вы должны позволить мне показать, что вы такое на самом деле.
Рядом с креслом находился терминал. Томас нажал кнопку, и на экране появился один из его личных помощников, Ханс Лёр. Томас небрежно бросил:
– Разузнай, что сможешь, о моём посетителе, идёт?
– Слушаюсь, – тотчас отозвался Лёр.
Помощников у Томаса было шестеро, они посменно дежурили круглые сутки. Все – люди из плоти и крови, но настолько основательно оснащённые электроникой, что могли переключаться с обычной скорости психических процессов на замедленную и обратно по своей воле. Томас держал их на расстоянии и общался с ними только по терминалу; разница между посещением «во плоти» и «всего лишь изображением» на экране при внимательном рассмотрении не выдерживала критики, но на практике её можно было проводить в жизнь достаточно жёстко. Иногда Томас представлял, что его персонал трудится в Мюнхене или Берлине… «достаточно далеко», чтобы «объяснять» тот факт, что он никогда не встречался с ними лично. И в то же время «достаточно близко», чтобы придать некий метафорический смысл их способности выступать посредниками в отношениях с внешним миром. Он не дал себе труда выяснить их истинное местопребывание – на тот случай, если факты вступят в противоречие с этим удобным мысленным образом.
Томас вздохнул и ещё хлебнул УВС-О. Всё это было беспрерывным поиском равновесия, хождением по канату. Копия легко может свихнуться в любую сторону. Начни придавать правде слишком большое значение и окажешься одержим инфраструктурой – алгоритмами, программами обработки зрительной информации, механизмами «обмана», скрытыми под каждой поверхностью. Перестань о ней заботиться вообще – мало-помалу сдашься на милость утешительных фантазий, в которых жизнь течёт обычным путём, а всё, что противоречит иллюзии физического существования, приходится обходить или перетолковывать.
Может, в этом состоял настоящий план Дарэма – свести его с ума?
Прежде чем впустить Дарэма к себе, Томас затребовал на него обычный беглый обзор, показавший, что этот человек работал как специалист по продажам в «Грифон Файнэншл Продактс» – умеренно успешной англо-австралийской компании – и не имел криминальной истории. В более изощрённых предосторожностях нужды не возникало, посетитель не мог нанести ущерб. Консультанты Томаса по виртуальной реальности уверяли его, что ничто, кроме непосредственных физических манипуляций с аппаратурой, не может причинить ему вред или разрушить систему; никакой сигнал, пришедший по проводящему волокну из внешнего мира, не пройдёт дальше внешних защитных слоёв программной оболочки. Гости, повергающие окружение в хаос с помощью вируса, порождённого злодейски хитроумным пощёлкиванием пальцев в двоичном коде, – предмет досужего вымысла сочинителей развлекательных историй (и в самом деле, Томас однажды видел такую сцену в «Мутной семейке»).
Дарэм говорил: «Я пришёл не для того, чтобы вам лгать. Я лежал в психиатрической лечебнице. Десять лет. Я страдал иллюзиями. Причудливыми, сложно построенными видениями. Теперь я осознаю, что был серьёзно болен. Оглядываясь назад, я это понимаю. Но в то же время, оглядываясь назад, я помню всё, что, как я полагал, происходило во время моего безумия. И, ни на миг не подвергая сомнению свою болезнь, я нахожу эти воспоминания столь убедительными…»
