Я мгновенно развернул свой прибор экспресс-диагностики, взял безвольную кисть больного и подложил под нее датчик прибора.
- Вижу, - сказал Жора, когда я оторвал взгляд от экрана и посмотрел на него. - Ты посмотри на его кожу, на ногти, на волосы... А глаза, а губы... Он - не жилец, - повторил он, - ты понюхай его...
Казалось, я тогда впервые узнал, как неприятна болезнь на запах.
Когда лежишь в воде на спине и смотришь на небо, кажется, что ты в мире один-одинешенек... Пока не поднимешь от воды голову и не посмотришь на берег. Жуть! «Как можно жить на этой земле, - думаю я, - при таком скоплении людей? И она среди них...»
Я снова взбираюсь на камень и стою перед ней, как мокрая курица, но втянув живот и выпятив грудь колесом. Она только улыбается, но очки не снимает. Несколько случайных капель неосторожной воды, упавших с моей руки ей на живот, не в состоянии заставить ее изменить позу Венеры Урбинской, вдруг облачившейся в легкий открытый купальник.
Удивительно, но я мерзну. Я решаю растереться полотенцем, чтобы не дрожать, но вскоре понимаю, что никакими полотенцами эту дрожь не унять. Что это, вернулась молодость?
Эхо выстрела еще долго стелется над водой и умирает где-то в горах. Я понимаю, что охота на меня ни на минуту не прекращалась. Это не промах, это напоминание о том, что я всегда у них на прицеле, а сейчас - как на ладони. Я стараюсь восстановить дыхание... Вдох... Выдох...
Вдох...
Мысли кричат по-вороньи,
Сердцу укрыться нечем.
Кто-то, мне посторонний,
Делит со мною вечер.
Танцы горячих пальцев -
Память шальная кожи.
Можешь со мной остаться,
Если неосторожен.
Незащищено стихну.
Здесь, под твоей ладонью.
Слышишь?! Я болью тикаю.
Тихо. Левосторонне».
Выдох...
Я, конечно, осторожничаю...
И слышу... Слышу...
Как и тогда - в Валетте.
- Что это было? - спрашивает Юлия.
Я только пожимаю плечами и уже никакой дрожи не ощущаю. Разве что дрожи в коленках, шучу я мысленно. И не прыгаю в воду, чтобы спастись от снайпера: от них не спасешься. И если бы они захотели...
Мысль о Тине, о том, что она тогда, в Валетте...
Мистика какая-то!
Тогда в августе... Стоп-стоп! Никаких воспоминаний! Я дал себе слово навсегда забыть все, что было в том августе. Пора, да, пора. Началось, правда, все гораздо раньше.
- Что, - спрашивает Лена, - что началось?
- Всё, - говорю я, - всё, что потом так и не кончилось...
Сейчас меня ничто не раздражает, и я рад этим минутам абсолютного покоя. Даже крики чаек не привлекают внимания. Выстрел? Нет-нет: выстрелы уже привычны, как и шорохи гальки. Я вижу ее стройное, красивое, юное тело, кратер пупка, по-детски выпирающие ключицы, яремную впадинку, ямки на щеках, когда она улыбается... Она улыбается. Этого мне вполне хватает. Чего еще желать? Я благодарен судьбе за эти мгновения счастья на камне.
Юля не произносит ни слова, но я слышу ее вопрос: «А у вас?». На мое привычное «Как дела?» она никогда не отвечает, только спрашивает: «А у вас?». И мне приходится самому отвечать.
Экран был залит серо-красными красками, кое-где мерцали вялые сине-зеленые полосы, отдельными желтыми и фиолетовыми звездочками светились лишь верхние уголки. Картина была ясна: старость, злость, жажда мести, рак... Программа прибора высвечивала количественные характеристики каждого из этих состояний: сколько в тебе старости, сколько совести, злости, насколько ты мстителен и завистлив - все это можно было видеть на экране и дать каждому цвету, а значит и состоянию ауры, количественную характеристику. Юрин приборчик работал безукоризненно! Чтобы не ошибиться с диагнозом, Жора даже притащил в палату свой карманный биомодуль «собачий нюх». Этот «Тузик», как мы его называли, никогда не ошибался. Он разработан на основе реакций обонятельных рецепторов псиных клеток носа и точнее всяких там анализов желчи, мочи и крови позволяет установить диагноз. У меня тоже все было готово для инъекций. Нужно было только вскрыть стерильный пакет с нужной ампулой генетического материала. Генерал стоял молча, взгляд его ничего не выражал, он думал, как поступить. Ясно было, что в его жизни тоже настала нелегкая решающая минута. Не было никакой войны, не нужно было брать штурмом ни высоту, ни крепость, не было необходимости поднимать полк или армию в атаку... Нужно было довериться Жоре.
- Мы остаемся вдвоем, - повторил Жора, глядя в окно и всем своим видом показывая, что третьим является сам генерал.
Я все ждал, когда же Жора пустит в ход свой скальп. Почему он до сих пор не дает ему воли?
Генерал зорко зыркнул{ Посмотрел (жарг.)} на Жору, но тот даже головой не повел: сказано же - вдвоем! И генерал, как всякий военный, тотчас подчинился: приказ есть приказ, и не выполнить его - смерти подобно.
- Хорошо, - произнес он и развернулся, как по команде, на сто восемьдесят градусов.
Он не сказал короткое «есть», и это, видимо, его ободрило. Решение было принято, и мы остались с Жорой вдвоем.
- Ну что? - спросил Жора. - Типичная радужка рака печенки.
Он так и сказал - «рака печенки».
- И все признаки налицо.
Даже у меня не возникло вопросов по поводу диагноза.
- Разве у нас есть выбор? - спросил я.
Здесь уже не имели значения, мы это твердо знали, никакие процедуры, никакие действия. Кроме инъекции наших липосом. Мы уповали на наши гены, запаянные в стеклянную ампулу. Нам не нужно было заниматься омолаживанием этого пациента. Речь не шла об увеличении продолжительности его жизни на пять или семь лет. Было бы чудом, если бы нам удалось поддержать жизнь в этом безнадежно больном теле на несколько дней, чтобы смертью не омрачать наступающих праздников. Но рак есть рак, у него свои праздники. Мне понадобилось немало времени, прежде чем игла оказалась в вене больного. Не то чтобы у меня дрожала рука - спавшиеся вены никогда не были для меня проблемой - у меня просто дух захватывало от предвкушения первых удачных попыток в борьбе за жизнь с применением комбинации генов растений и человека. Наш живительный коктейль безукоризненно работал в эксперименте. И крыски, и мышки, и хомячки под его воздействием в большинстве своем выздоравливали и прекрасно себя чувствовали в течение длительного времени. Многие и сейчас живы и имеют потомство. Но одно дело мышки и хомячки, другое дело - наш старикашка.
- Учитывая возраст и тип, - сказал Жора, - род занятий и пол, и, конечно, диагноз, и волю к жизни, и желание действовать, мне кажется...
- «Пээсцэ», - вставил я.
Так условно мы называли композицию генов клеток печени, сердца и дыхательного центра мозга.
- Думаю - да. И внутрибрюшинно суспензию свежих гепатоцитов донора. Нужно поддержать его печенку. Плюс весь «стариковский» набор.
Решение было принято. Аню бы сюда! - подумалось невольно. Да, мне пришлось повозиться в поисках вены, которая, точно живая, убегала от иглы. Наконец удалось нанизать ее на острие иглы.
- Есть, - сказал Жора и выдохнул полной грудью, будто это ему удалось проколоть вену. И дернул, наконец, своим скальпом!
Я неторопливо и мягко давил на поршень шприца, напитывая кровь стимуляторами фаго- и пиноцитоза клеток нашего пациента и суспензией липосом с соответствующей композицией генов, а Жора тем временем упал в кресло и, всем телом откинувшись на спинку, правая стопа на левом колене, запрокинув голову, закрыл глаза. Я знал эту его излюбленную позу абсолютной релаксации в ответственные моменты. Настоящий момент как раз и был таковым - мы рисковали и знали это.
- Готово.
Я приложил к месту укола смоченный в спирте ватный тампон, спрятал иглу со шприцем в пакет. Затем достал флакон с суспензией клеток печени донора, заполнил ею новый шприц и оголил живот больного. Он был вздут. Бледно-желтая кожа натянута, как на барабане. Пальцами правой руки я надавил живот и тут же убрал ладонь. И он качнулся, как огромный пузырь, наполненный жидкостью.
- Асцит, - констатировал я.
- Вижу, - откликнулся Жора.
Пришлось делать прокол живота, чтобы выпустить литра три с половиной жидкости, а затем через ту же иглу ввести в полость суспензию донорских гепатоцитов.
- Теперь фактор роста сосудов...
- Сделано! - отчеканил я.
- Стимуляторы?..
- Уже ввел.
Жора не мог на меня нарадоваться:
- Когда ты успел?..
Когда все было сделано, я вымыл руки и, присев на краешек табуретки, посмотрел на Жору. Он сидел напротив и, казалось, спал.
- Готово, - я удовлетворенно выдохнул, избавляясь от напряжения.
Жора открыл глаза и долго смотрел на меня совершенно бессмысленным взглядом, затем вдруг резко вскочил, сдернул с себя маску, шапочку, халат и, оставшись в белых бахилах, подошел к больному, снова зачем-то заглянул в колодец его левого глаза и, с любовью пошлепав ладонью по бледной щеке, произнес:
