Богоугодное заведение купцы отстроили с размахом, не скупясь. Второй этаж больницы сошел бы за третий в обычной хрущобе. Алина выпрямилась и, раскинув руки, уперлась в стены. Земля была где-то далеко внизу. Очень далеко.
Алина всхлипнула.
За спиной, в кабинете что-то треснуло, словно кто-то из мертвецов пошевелился, и Алина с диким воплем прыгнула вниз. Земля больно ударила в пятки; Алина не удержалась и завалилась в снег, потеряв шапку и сдавленно зашипев от боли в ушибленном боку.
На улице было холодно. Долго валяться не пришлось.
Поскуливая (ощущение было таким, словно она упала на торчащие гвозди), Алина поднялась, вытащила из свеженаметенного сугроба докторову шапку и огляделась. Кругом стояла неприятная тишина давно заброшенного места; чуть поодаль Алина увидела ворону — в снегу, лапами кверху.
И что теперь? Угонять больничный транспорт?
Нахлобучив шапку, Алина за неимением перчаток спрятала руки в карманы, надеясь избежать обморожения, и пошла к воротам. До шоссе, как ей представлялось, было километров пять, а там можно будет поймать попутку до города.
Снег стегал по лицу, словно намеревался выхлестнуть Алине глаза. Ноги в тонких больничных штанах заледенели моментально; Алина подумала, что не сможет идти и сразу же отогнала эту мысль. Ворота тоскливо скрипели на ветру, не желая выпускать Алину с территории больницы.
Будто переступая некую незримую, но от того не менее реальную черту, Алина вышла за ворота.
А к кому она идет?
Домой, к родителям? Они сразу же отправят ее обратно. Не в эту больницу, так в другую. И все начнется сначала.
Друзья? Кто захочет дружить с шизофреничкой, тем более открывать перед нею двери собственного дома.
Дэн? Она ведь придумала его.
Сразу же стало холоднее. Алина зябко повела плечами, огляделась. Корпуса больницы, тихие, немые громоздились сзади, кругом мела метель, а сверху громоздились тучи, похожие на очень грязный синтепон. Дорога скрывалась за горизонтом, а горизонт был совсем рядом, там где земля и небо сливались в серой мятущейся пелене. Алина шмыгнула носом и спрятала руки поглубже в карманы. Надо идти, смысл пути открывается только в конце.
Кто это сказал?
В кармане имелись крупные деревянные четки. Алина обрадовалась им, как младенец погремушке: пальцы, перебирающие гладкие, слегка неровные шарики, не замерзнут. Хотя бы руки не придется лечить от обморожения…
Снег лепил все сильнее.
* * *
Они выехали рано утром. Еще даже не развиднелось.
Лиза никогда не была хорошим водителем, но молчаливая поддержка сидящего рядом Провозвестника помогла удержать машину в метель на отвратительной дороге. Опустившись на переднее сиденье и закрыв дверь, Провозвестник моментально задремал, решил отстраниться и от Лизы, и от поездки.
Лиза знала, что это не так. Лиза знала, что Провозвестник неотступно следит за нею, еще раз проверяя на прочность собственные логические конструкции. Лиза знала, что снова ему верит.
Еще она знала, что умрет сегодня. Провозвестник ни словом об этом не обмолвился, но Лиза чувствовала, что где-то далеко, в иных, недостижимых пластах бытия щелкнули ножницы в грязной морщинистой руке уродливой старухи, и нитка — светло-зеленая, с несколькими крупными узлами — упала на плиты пола. С каждой минутой уверенность Лизы в этом росла, наполняя ее нетерпеливым ожиданием счастья: скорее, скорее, скорее!
Она так задумалась, что едва не пропустила нужный поворот. Впереди серел тусклый усталый рассвет, занимавшийся как бы нехотя; снежинки лепили в лобовое стекло, и Лиза думала о том, что все это у нее в последний раз. Не самая приятная картина, не самый интересный вид — поля да чахлые посадки — но по большому счету это совсем не важно.
Провозвестник наверняка уловил ее мысли, потому что не открывая глаз протянул руку и включил радио. В play-list'e на это утро у станции «Бинго» не стояла «Одинокая птица», но голос Бутусова зазвучал в кабине «джипа», проникая, казалось, до нервов.
Черный ангел печали, давай отдохнем.
Посидим на ветвях, помолчим в тишине.
Что на небе такого, что стоит того,
Чтобы рухнуть на камни тебе или мне.
— Ничего там особенного нет, — вздохнул Провозвестник, глядя на Лизу из-под рыжих ресниц. — Совет и Благодать. Все.
— По-моему, этого достаточно, — заметила Лиза под финальные аккорды песни. Голос диктора встрял с точным временем; она поморщилась.
— Ты не представляешь, насколько это мало, — грустно улыбнулся Провозвестник и продолжать беседу не стал.
— Черный ангел печали, давай отдохнем, — процитировала Лиза через два часа пути, когда на трассе как раз появилась очередная кафешка. Провозвестник пожал плечами и отвернулся.
— И вот я снова глотаю месиво, фотографируя вкус и цвет, — бросил он ответную цитату из «Наутилуса». — Ладно, паркуйся.
Когда усталая, несмотря на утро, официантка поставила на их столик курицу с картошкой и стакан томатного сока, Лиза поняла, насколько голодна. В последний раз он ела вчера утром. Потом почему-то не хотелось, потом появился Провозвестник — до еды ли. Куриный окорочок источал совершенно неправдоподобный аромат, и Лиза набросилась на него с волчьим аппетитом.
Провозвестник без особой охоты ковырял вилкой рыбную котлету. Раньше Лиза думала, что ангелам не нужна пища; как выяснилось, Провозвестник не чурался кушаний, расцепляя еду прямо на атомы.
— Гадость, — заключил он и брезгливо отодвинул тарелку. — Дешевая столовка.
Лиза, к тому времени покончившая с курицей, усмехнулась.
— Может, стоило заказать гуляш? Или печенку?
— Ты не понимаешь, — сказал Провозвестник, подперев щеку кулаком и глядя в окно, туда, где о чем-то спорили двое дальнобойщиков, собираясь, судя по отчаянной жестикуляции, решить трудный вопрос дракой. — Все эти блюда для меня совершенно одинаковы на вкус. Хоть роллмопсы с сыром бри.
— А что такое роллмопсы? — спросила Лиза.
— Мерзость, — проронил Провозвестник, бросив на нее тоскливый взгляд. Лизе показалось, что архангел чем-то угнетен. — Редкостная мерзость, Лиза.
Назревающую драку пресек подъехавший милицейский патруль. Двое стражей порядка вошли в кафе и сели за крайний столик, а дальнобойщики решили не нарываться и побрели к фурам.
А Лиза не сразу поняла, что Провозвестник взял ее за руку. Скользнул пальцами по некрасивому шраму на кисти, сжал ладонь.
Она зажмурилась, не в силах удержать распирающую грудь горячую волну. Не удержала; бисеринка слезы прочеркнула щеку. А ведь она столько раз обещала не плакать в его присутствии.
