И тогда Фомин ушел.
– Присядем, – предложил Гуськов.
Некоторое время они старательно изучали друг друга.
– Так вот вы какой, Виктор Тимофеев, – наконец промолвил Гуськов.
– А вы совсем такие же, как и мы, – откликнулся тот.
– Ну, не совсем, – усмехнулся Гуськов. – Я сильно загримирован. А вот Вика была без грима.
– Тот чудак в белом мешке – тоже?
– Элементарная фантоматика. Вы же сами ею баловались…
– Значит, обо мне помнят? – с надеждой спросил Тимофеев.
– С некоторых пор мы изучили вашу биографию до тонкостей. И отдельные ваши изобретения нанесли нам чувствительный удар по самолюбию.
– А что было с…
– И не просите, не скажу! – Гуськов замахал руками. – Зачем вам? Главное вы и так уже знаете – что жили не напрасно, хотя и не так все просто, как хотелось бы… Как вам удалось раскрыть меня?
– Во-первых, привидений не бывает. Во-вторых, ваша Вика проболталась: назвала мой пылесос реструктором, хотя никто, кроме Фомина, еще не знал этого слова. А соображаю я достаточно быстро. Поначалу я думал, что вам нужна моя душа…
– Что?!
– Ну, что вы из этой… из преисподней…
– А еще студент, – укоризненно покачал головой Гуськов. – Чертей, между прочим, тоже не бывает.
– Ну вот, когда материализм во мне возобладал, то я понял, кто именно хочет познакомиться с моим реструктором. Но только зачем он вам?
Гуськов удавил окурок в щебенке и потянул из пачки следующую сигаретку.
– Там, у себя в тридцатом веке, я работаю в Институте виртуальной истории, – сказал он. – С помощью темпоральной техники мы научились прослеживать параллельные ветви времени, заглядывать в альтернативные миры. Зачастую удается обнаружить интересные варианты нашей истории… Но однажды мы натолкнулись на мертвый мир.
– Все-таки война?!
– Нет… Вся планета была засыпана ровным слоем молекулярного праха толщиной в несколько десятков метров. Нам пришлось прозондировать вглубь несколько исторических эпох этого мира. До пыли поверхность планеты была покрыта плитами конгломерата вырожденной материи, еще раньше – кирпичами и бревнами… Вам понятно, о чем идет речь?
Тимофеев, бледный, как полотно, кивнул.
– И наконец мы пришли в исходную точку, – продолжал Гуськов. – В тот момент, когда Тимофей Викторов – так его звали в этом мире, – запустил свой реструктор и, увлекшись экспериментом, не смог его вовремя остановить. Ну, разумеется, в его конструкции были кое-какие отличия: так, он функционировал не на аккумуляторах, а на энергии вечного двигателя, и перерабатывал он не только неорганический хлам, а все подряд… Естественно, возник вопрос, отчего же наш мир избежал печальной участи. И вот я здесь.
– Дайте закурить, – сказал Тимофеев.
– Не дам, – заявил Гуськов. – Это не сигареты, а биологические фильтры. Уж очень нехорошая у вас тут атмосфера…
Народный умелец провел рукой по лбу, словно отгоняя страшное видение загубленной планеты.
– Все очень просто, – промолвил он. – Реструктор я сделал неудачно. То есть кирпичи он, конечно, восстанавливает. Но при этом он искрит…
– Замыкает?
– Нет, я имею в виду то, что у этой штуки слишком сильный отрицательный потенциал. Ведь любое изобретение может быть использовано на пользу людям, а может и во вред, все зависит от того, какой потенциал в нем сильнее – положительный или отрицательный, нехороший. В каждом предмете, сделанном руками человека, есть что-то от оружия – видно, такова природа вещей нашего мира. И чем выше отрицательный потенциал, тем сильнее искрит, тем ближе этот предмет к абсолютному оружию. Однажды я понял это. И сделал искрогаситель, – он достал на свет старенький портсигар и протянул его Гуськову. – Маленький детектор адских искр. Теперь я всегда знаю, что мне можно изобретать, а что нельзя. И сегодня, когда я запустил реструктор, мой искрогаситель чуть не взорвался у меня в кармане… Так что вы сейчас увидите, почему ваш… наш мир уцелел.
Тимофеев открыл корпус пылесоса, вытащил оттуда заменившую мешок для пыли замысловатую электронную схему, положил ее на грязный пол перед собой и ударил сверху кирпичом.
– Ох, – не удержался Гуськов.
На глазах Тимофеева были слезы.
– Думаете, это легко? – спросил он дрогнувшим голосом. – Это же частица моей души…
– Ничего, – попытался утешить его Гуськов. – Она у вас большая, надолго хватит… И все же неясно, что побудило вас придумать этот самый искрогаситель – очередной удар по нашему самомнению?
– А вы заглядывали в биографию того… Тимофея Викторова? – полюбопытствовал народный умелец, отвлекаясь от печального созерцания.
– Ну, разумеется.
– И, конечно, знаете, где он питался?
– В студенческой столовке, – недоуменно ответил Гуськов.
– И как там кормили?
До Гуськова начало доходить.
– Вообще-то, поначалу неважно, – признал он. – Но за год до конца света прежнего директора столовой сняли, а новый оказался хорошим специалистом.
– Я так и думал, – мрачно произнес Тимофеев. – А еще говорят: все, что ни делается, – к лучшему…
– Так оно и есть, – возразил Гуськов. – Поверьте мне, ведь я тоже специалист.
– Специалист… – пробурчал Тимофеев. – Знали бы вы, каково мне ходить с этой штукой в кармане. Она же делает стойку буквально на все! Что же мне – ничего никогда не изобретать?! Я так не могу… Но знать, что однажды из моих рук выйдет нечто, способное уничтожить весь мир, – это невыносимо.
– Вы паникер, – сказал Гуськов. – Прекратите вибрировать. Для нашего мира вы совершенно безопасны.
– С чего вы взяли?
– И соображаете вы не так уж быстро, как хвалились, – Гуськов сердито затоптал очередной окурок. – Откуда же я, по-вашему, явился?!
– Ну вот что, – заявила девушка Света. – Я хочу есть.
– Хорошенькое дело, – упавшим голосом отозвался Тимофеев. – Уже десять вечера…
На всякий случай он огляделся, но не обнаружил ничего, что порадовало бы его глаз. Улица, накрытая пологом темного неба, затейливо пестрела огнями реклам и вывесок. Запоздалым прохожим предлагалось летать самолетами компании «Интерфлюг», носить чешскую обувь и немедля посетить ресторан «Русская тройка». Прохожие активных возражений не высказывали.
– Может, пойдем в ресторан? – с робкой надеждой на отказ спросил Тимофеев.
– Куда угодно! – воскликнула Света. – Если, конечно, не хочешь, чтобы я умерла прямо здесь, на улице.
Разумеется, Тимофееву этого не хотелось. Он любил девушку Свету. Любил сильно и ровно, даже в те моменты, когда у нее, как сейчас, было скверное настроение, и желал, чтобы она жила вечно.
