Прочесывая остатки базового лагеря, я оценила обстановку. Топограф как-то пропустила несколько банок консервов, а также небольшой запас питьевой воды, спрятанный в моем спальном мешке (я так всегда делаю). Ни одного образца не осталось – их, как я полагаю, она выбросила в болото, когда шла готовить засаду, – но этим топограф ничего не добилась: все измерения и наблюдения я записывала в блокнот, который лежал у меня в рюкзаке. Мне будет недоставать большого и мощного микроскопа, но сгодится и тот, что я брала с собой на маяк. Ем я мало, так что еды хватит на пару недель, а воды – на три-четыре дня сверх того, к тому же я всегда могу прокипятить еще. Спичек достаточно, чтобы поддерживать костер в течение месяца, а я ведь умею разводить огонь и без них. Кроме того, меня ждали припасы в маяке – как минимум содержимое рюкзака психолога.
За лагерем, где находилось старое кладбище, я увидела пустую свежевырытую могилу. Рядом с ней в землю был вбит крест, наспех сделанный из упавших веток. Топограф вырыла ее для меня или для антрополога? Или для обеих? Меня не прельщала перспектива провести остаток вечности рядом с антропологом.
Чуть позже, когда я решила прибраться, на меня вдруг нашел приступ смеха – я даже согнулась пополам от боли. Внезапно вспомнилось, как я мыла посуду после ужина той самой ночью, когда муж вернулся из Зоны. Я отчетливо представила себе тарелки с остатками спагетти и курицы. Удивительно, как нечто такое обыденное могло сосуществовать со столь невероятным возвращением.
Мне никогда не нравились города, но приходилось терпеть: муж не мог жить вне города, лучшей работы, чем в городе, нигде не сыскать, а в поле я бы просто уничтожила себя. Тем не менее назвать меня «горожанкой» нельзя. Грязь и пыль, жизнь, бурлящая сутки напролет, толпы людей, постоянный свет, скрывающий звезды, вездесущие выхлопы бензина, тысячи примет загнивания человечества… все это мне не нравилось.
– Куда тебя несет на ночь глядя? – не раз спрашивал меня муж (до экспедиции оставалось примерно девять месяцев).
Перед словом «несет» я отчетливо слышала невысказанное «на самом деле».
– Никуда, – отвечала я.
Куда глаза глядят.
– Нет, правда, куда ты уходишь? – К его чести стоит сказать, что он никогда не следил за мной.
– Я не изменяю тебе, если ты об этом.
Пусть такая прямота и не успокаивала его, но вопросов он больше не задавал.
Я говорила ему, что одинокие полуночные прогулки расслабляли и помогали засыпать, когда работа бесила или становилась невыносимо скучной. Однако я не гуляла, а ходила на пустой, поросший травой участок. Точнее, пустым он не был – и именно поэтому мне нравился. Там обитали два вида улиток, три вида ящериц да бабочки со стрекозами. В колее, оставленной когда-то грузовиком, начала собираться дождевая вода. Так сперва появилась лужа, а затем и пруд. Каким-то образом туда занесло икру, и в воде завелись мальки, головастики и водные насекомые. Вокруг пруда выросла трава, укрепив почву, и для перелетных певчих птиц он служил перевалочным пунктом.
Как биосистема пустырь не поражал воображение, однако он находился близко, и это подавляло желание сесть в машину и рвануть в глушь. Мне нравилось бывать там ночью, потому что тогда можно было встретить затаившуюся в траве лису или карликовую сумчатую летягу, присевшую отдохнуть на телефонном столбе. Неподалеку кружились козодои, которые ловили насекомых, штурмующих уличные фонари. Мыши и совы, как повелось издревле, играли в охотника и добычу.
От животных, обитающих в настоящей глуши, их всех отличала осторожность, выстраданная в тяжелых и мучительных испытаниях. Жизнь на оккупированной человеком территории трагична и редко заканчивается хорошо.
Я не рассказывала мужу о том, куда хожу гулять, так как хотела, чтобы пустырь принадлежал только мне. У пар и без того хватает общих дел, которыми занимаются по привычке или потому, что так делают все. Я ничего не имею против этих ритуалов, более того, порой они даже доставляют удовольствие. Но этот участок городской глуши был моим и только моим. Он заполнял мою голову, когда я работала, и это успокаивало, заставляло ожидать новых миниатюрных драм. Мысли о пустыре притупляли во мне жажду свободы. Тогда я не знала, что в это же время мужу снилась Зона Икс с ее бескрайними просторами. Впоследствии эта параллель помогла мне смягчить злость после его ухода и замешательство от его внезапного и пугающего возвращения… Правда, увы, я так и не смогла понять, что же я не разглядела в муже.
Психолог говорила: «Граница надвигается… с каждым годом все быстрее», – однако мне это утверждение казалось слишком приземленным, слишком примитивным. Мой пустырь был не единственной «мертвой» зоной – их были тысячи, и никто не обращал на них внимания, потому что они «бесполезны» и оттого невидимы. В этом множестве переходных сред могло обитать что угодно, и никто бы не заметил. Мы привыкли считать границу невидимой и непроницаемой стеной, но если участникам одиннадцатой экспедиции удалось вернуться незамеченными, кто знает, вдруг проскочило что-то еще?
* * *
Залечивая мои раны, ясность вступила в новую фазу. Я беспрестанно чувствовала зов Башни, кожей ощущала ее под землей – как бывает в пору первой любви, когда не глядя можешь сказать, где точно находится предмет твоих желаний. Видимо, отчасти от того, что мне нужно было туда вернуться, а отчасти от воздействия спор. Тем не менее с этой тягой следовало бороться: сначала дела. И если я смогу заняться ими, не отвлекаясь ни на что постороннее, возможно, мне удастся сложить все воедино.
Для начала следовало отделить ложь и полуправду, которыми нас пичкало руководство, от настоящих особенностей Зоны Икс: например, теперь я знала, что все началось со своего рода плацдарма, «протозоны». Гора журналов в тайнике маяка коренным образом изменила мое представление о Зоне, но, увы, сведения о дополнительных экспедициях ни на йоту не приблизили меня к пониманию Башни и ее сущности. В первую очередь напрашивался такой вывод: допустим, граница расширяется, но процесс поглощения новой территории при этом остается неизменным. Во всех журналах встречались доказательства повторяющихся циклов и смены сезонов обыденного и странного, что помогало определить тенденции. Впрочем, руководство наверняка знало и об этом, так что это можно было считать доказанным фактом. Сама выдумка о том, что перед нами прошло – неудачно – всего несколько экспедиций, и внушенная нам «Южным пределом» дата начала исследований поддерживали идею циклов в глобальном процессе расширения.
