В журналах можно было прочесть об отваге и трусости, хороших и неудачных решениях, но в конечном счете все они повествовали о неизбежности. Никому еще не удалось проникнуть в суть замысла Зоны и уж тем более помешать его осуществлению. Люди умирали, их убивали, кто-то возвращался прежним, кто-то нет, а Зона Икс продолжала свое дело как ни в чем не бывало… Руководство настолько боится вносить радикальные коррективы в ситуацию, что продолжает отправлять экспедицию за экспедицией, намеренно искажая информацию, как будто по-другому нельзя. Мы не будем воевать с Зоной, мы будем кормить ее, и, может быть, кому-то посчастливится наткнуться на объяснение, найти какое-то решение… пока Зона Икс не поглотила весь мир.
Подкрепить эти гипотезы было нечем. Впрочем, самого их наличия было достаточно, чтобы испытать мрачное удовлетворение.
Я делала все, лишь бы не читать журнал мужа, хотя он манил к себе не меньше Башни. Оттягивая момент чтения, я решила заняться изучением принесенных с собой образцов. Водрузив микроскоп на шаткий столик (топограф оставила его в покое, видимо, посчитав, что с него и так достаточно), я начала рассматривать образцы, взятые с тела психолога. Клетки ее здорового плеча и клетки из раны казались обыкновенными, человеческими. Я сравнила их со своими – никакой разницы. Нелепица какая-то. Я перепроверяла образцы снова и снова, даже по-детски делала вид, что отворачивалась – и тут же резко подскакивала к микроскопу.
Меня не покидала уверенность, что сам акт наблюдения все меняет, и стоит мне отвлечься, как клетки превращаются во что-то еще. Да, безумие, но выкинуть из головы эту мысль не получалось. Зона Икс каждым стебельком, случайным насекомым, самой крохотной росинкой будто издевалась надо мной. Что будет, когда Слизень дойдет до дна Башни? Что будет, когда он вернется на поверхность?
Затем я изучила образцы из деревни: мох со «лба» одной из растительных фигур, щепки дерева, мертвую лису и крысу. Дерево и правда оказалось деревом, крыса – крысой, а вот мох и лиса… состояли из модифицированных человеческих клеток. Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей, произведу я семена мертвецов…
Подозреваю, в этот момент я должна была с криком ужаса отскочить от микроскопа, но ничто из того, что мне открылось, больше не вызвало во мне подобной реакции, так что я лишь тихо выругалась. Вепрь на пути в базовый лагерь, дельфины со странным взглядом, стонущее чудище в зарослях тростника, даже клоны участников одиннадцатой экспедиции, которые вернулись домой, – все подтверждало то, что я видела в микроскоп. Здесь происходили превращения, и как бы мне ни казалось по пути к маяку, что я сливаюсь с «естественным» ландшафтом, нельзя было отрицать, что все кругом было глубоко «неестественным». Я испытала своеобразное облегчение: теперь, по крайней мере, я знала наверняка, что здесь происходит нечто странное, и образец мозговой ткани, взятый антропологом с кожи Слизня, уже не вызывал удивления.
Я решительно отодвинула микроскоп в сторону и пошла обедать. Смысла тратить силы на уборку в лагере я не видела – пускай этим занимается следующая экспедиция. Меня ждал еще один очаровательный вечер, ослепительно синее небо и комфортная жара. Какое-то время я наблюдала за снующими в высокой траве стрекозами, за выделывавшим пируэты красноголовым дятлом. Да, я лишь оттягивала свое неизбежное возвращение в Башню. Да, я впустую тратила время.
Когда я наконец открыла журнал мужа, ясность бесконечной волной накрыла меня и соединила с землей, водой, деревьями и воздухом. Я почувствовала себя частью целого и целое – частью себя.
* * *
Я ожидала от журнала мужа чего угодно, но только не этого: бóльшая часть записей, за исключением нескольких наспех сделанных пометок, была адресована мне. Мне даже захотелось выбросить журнал прочь, словно ядовитую змею. Подобная реакция не имела никакого отношения к любви или нелюбви, а скорее вытекала из чувства вины. Муж хотел, чтобы я прочла его дневник, и мне пришлось признать: либо он мертв, либо перешел в совершенно иное состояние, и мне никак не связаться с ним, никак не выразить свою благодарность.
В одиннадцатую экспедицию отправились восемь человек: психолог, два медика (в том числе мой муж), лингвист, топограф, биолог, антрополог и археолог – все мужчины. В Зону Икс они пришли зимой, когда деревья сбросили листву, а заросли тростника стали темнее и гуще. Кустарники «понуро теснились» у тропы, как выражался мой муж. «Птиц меньше, чем указано в отчетах, – писал он. – Но куда они подевались? Только Кукушка знает…» Небо затянули тучи, а уровень воды в кипарисовом болоте был низкий. В конце первой недели появилась запись: «За все время ни одного дождя».
Башню (видимо, только я использую это слово) они обнаружили на пятый или шестой день: я все больше убеждалась в том, что место для базового лагеря выбрано с тем расчетом, чтобы экспедиция обязательно наткнулась на нее. Однако они поступили иначе, чем мы, поскольку топограф предложил нанести на карту как можно бóльшую территорию. «Никому из нас не хотелось спускаться, – писал муж, – и мне меньше всех». У него была клаустрофобия, и порой он даже вылезал посреди ночи из постели и шел спать на веранду.
По какой-то причине их психолог не стал настаивать на том, чтобы экспедиция спустилась в Башню, так что они последовали дальше, мимо заброшенной деревни к маяку. Оказавшись в маяке, они с ужасом обнаружили следы побоища, но «не стали ничего поправлять из уважения к погибшим» (думаю, речь о перевернутых столах на первом этаже). К моему разочарованию, муж нигде не упоминал фотографию смотрителя на лестничной площадке.
Как и я, они нашли кучу журналов; как и меня, их это потрясло. «Мы долго спорили о том, что делать дальше. Я предлагал прекратить выполнение задачи и вернуться, потому что нас явно обманули». Однако в этот момент вмешался психолог и восстановил контроль, пусть и натянутый. Одна из директив для исследователей Зоны Икс гласила: экспедиции нельзя разделяться. Тем не менее в следующей записи муж писал о том, что они решили разойтись и заняться каждый своим делом – для того чтобы спасти экспедицию и чтобы никто не попытался сбежать к границе. Второй медик, антрополог, археолог и психолог остались в маяке изучать журналы и окрестности. Лингвист с биологом вернулись к Башне, а мой муж с топографом отправились дальше по побережью.
В одной из записей того периода он показался мне каким-то пугающе одержимым – не столько оптимизмом, сколько непонятной эйфорией: «Тебе бы тут понравилось, – писал он. – Тебе бы понравилось, как играет свет на дюнах. Тебе бы понравилось, как здесь просторно и дико».
