- Три дня? - прошептала Лизе-Лотта.
Отчего-то эти слова пробудили в ее душе смутное эхо. Кто-то совсем недавно произносил эти слова - в другом контексте. Три дня... Да, конечно, это она сама сказала: "Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом... Мы не можем тратить на воду!" А Аарон ответил ей: "Нам не нужны дрова на три дня, Лизхен. Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама..."
И вот - она спасена.
И три дня прошло.
И "послезавтра" тоже прошло, "послезавтра" превратилось во "вчера"!
- Где Михель? Где мой мальчик? - вскрикнула Лизе-Лотта, резко садясь на постели.
И тут же перед глазами все поплыло - и она без сил упала на подушки.
Заботливое лицо Курта склонилось к ней:
- Не тревожьтесь, фрау Шарлотта. Я нашел мальчика и отправил его в Австрию. Я знал, что вам наверняка захочется, чтобы он был с вами. Все-таки вы его мать... Хотя это было просто преступно со стороны доктора Гисслера! Допустить чтобы вы - такая прекрасная, чистая, добрая, верная - чтобы вы стали матерью расово неполноценного ребенка.
- Когда я выходила замуж за Аарона, еще не было известно, что евреи расово неполноценны, - вздохнула Лизе-Лотта.
- Да, я понимаю. Ужасное несчастье! - пылко откликнулся Курт и прижался губами к ее руке.
На мгновение Лизе-Лотте показалось, что Курт сочувствует ее утратам, но она быстро осознала свою ошибку - стоило только ему вновь заговорить!
- Вот так, фрау Шарлотта, они и действовали все эти века... Нет, не века, а целые тысячелетия! Направляли свои козни против самого уязвимого, что только есть у нации. Он все рассчитал, этот ваш Аарон. Он хотел завладеть научными открытиями доктора Гисслера, а когда понял, что ученику доктор Гисслер никогда не будет доверять до конца - решил стать родственником! Будь вы иной женщиной - он бы дважды подумал, зная беспримерную твердость принципов доктора Гисслера в отношении расовых вопросов.
Лизе-Лотта слушала Курта и слышала голос Аарона: "Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты - немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он - наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину... Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему".
Аарон наверняка уже мертв. Или - отправлен в лагерь. Они в гетто были достаточно наслышаны о таких лагерях... Кто-то, правда, не верил, считал, что все ужасы преувеличены. Но Лизе-Лотта верила. Потому что она всегда была пессимисткой и верила только в худшее. И весь жизненный опыт подтверждал правоту ее мировоззрения!
- Другая женщина оставила бы такого мужа сразу же после разоблачения крысиной сущности евреев, - продолжал Курт, сжимая ее руку. - Но вы - вы истинная христианка. Даже больше: вы - истинная немка, немецкая жена, такая, какими их видели в старину... Не одна из этих современных валькирий, а кроткая Гретхен с любящим и верным сердцем! Помните, вы мне читали? Гретхен ведь тоже любила Фауста несмотря на то, что он был негодяем, продавшим душу дьяволу! Любила его даже тогда, когда осознала его предательство! Даже в тюрьме, перед казнью, погубленная им, совершившая ради него столько преступлений... И все же в самый последний миг она нашла в себе силы отказаться от него - и от жизни - во имя веры!
Лизе-Лотта слушала Курта с испугом и недоумением. Во-первых, она не ожидала, что он может так красиво и складно говорить - и недоумевала, как же это из молчаливого и необразованного подростка получился такой... Такой изобретательный оратор. Превращение того белокурого мальчика в убийцу с забрызганным кровью лицом Лизе-Лотта воспринимала, как нечто более-менее естественное - и не такое случалось в том ненормальном мире, в котором приходилось им жить сейчас. Но вот его красноречие... Во-вторых, ее пугала странная экзальтация Курта: в глазах у юноши блестели слезы, он то краснел, то бледнел, левый уголок рта подергивался нервным тиком. И потом, он говорил так, словно обращался не к ней, а к самому себе! Словно себя пытался уверить в ее невиновности.
И еще она подумала: жаль, что она не прочла ему вторую часть "Фауста"... Жаль, что он не знает: Фауст продал душу дьяволу во имя спасения человечества. И был прощен Господом, и был принят в раю.
Впрочем, какое значение имеет теперь вся эта книжная чепуха? Главное Михель. Если Курт не лжет и Михель действительно жив... Лизе-Лотта едва не поддалась порыву спросить у Курта: правда ли, что ее мальчика пощадили и спасли? Но вовремя остановила себя. Курт может обидеться. Он выглядит человеком возбудимым, склонным к истерии. А обижать его опасно.
И потому, когда Курт замолчал, Лизе-Лотта закрыла глаза и сделала вид, что заснула, избавившись таким образом от необходимости отвечать. Она плохо соображала сейчас из-за лекарств, которыми ее напичкали... Она боялась сказать что-нибудь неразумное. Или вцепиться Курту зубами в глотку. Отчего-то ей очень хотелось сделать это. Впервые в жизни она почувствовала в себе такое желание.
Она никак не могла забыть коралловые бусинки на его перчатке и на рукаве мундира...
И она отчего-то не чувствовала ни малейшей благодарности за спасение.
Во время болезни волосы Лизе-Лотты истончились и стали ломаться. Врач объяснил, что это - последствие пережитых потрясений. Оказывается, от потрясений можно даже облысеть. Или потерять все зубы.
Облысеть Лизе-Лотте не хотелось. Косы пришлось остричь - правда, теперь и косами-то эти крысиные хвостики было стыдно назвать! В палату пригласили парикмахера. Он пощелкал ножницами - и Лизе-Лотта с трудом узнала себя в поднесенном к лицу зеркале! Теперь коротенькие кудряшки кончались где-то на уровне скул. С короткой стрижкой она казалась почему-то не такой худой и не такой старой, какой она привыкла видеть себя. Курту стрижка понравилась. И Лизе-Лотту это несказанно огорчило. Лучше бы она оставила косы!
Когда Лизе-Лотта выздоровела настолько, что смогла самостоятельно передвигаться, Курт увез ее в Австрию. Туда, где уже месяц их ожидал малыш Михель. Перед отъездом Курт водил ее по ателье, покупал платья, туфельки, шляпки. Несмотря на войну, он почему-то мог добыть все, что угодно. Он обещал, что настоящий гардероб ей сошьют, когда приедут в Вену. Он был галантен и предупредителен, деликатен и пылок. Прямо-таки романтический возлюбленный из дамского романа середины прошлого столетия! С ним могло бы быть очень приятно и легко... И часто Лизе-Лотте хотелось ему довериться, хотя бы просто положить голову на плечо и выплакаться всласть. Но ее всегда останавливало воспоминание о брызгах свежей крови на его руке, на его румяном лице.
