Королевские покои располагались в углу дворца городского маршала; внизу, под окнами, террасы с бассейнами спускались к протекавшей вдалеке реке. Стрижи и ящерицы играли на теплом воздухе, носились и ползали за холодными камнями балконных перил. Суетливый, как всегда, камердинер Вистер впустил нас.
– А вы вовремя? Колокол уже был? Или пушка? Что-то я не слышал. А вы?
– Только что, – сказала доктор, следуя за ним по приемной в гардеробную короля.
– Хвала Провидению! – сказал он и открыл двери.
– А, добрый доктор Восилл, – воскликнул король. Он стоял на маленьком стульчике в центре огромной гардеробной, и четверо слуг одевали его в судейские одежды. Через одно из южных окон в комнату проникал мягкий тягучий свет. Рядом с королем стоял герцог Ормин, высокий, сутуловатый человек, одетый в судейскую мантию. – Как вы сегодня поживаете? – спросил король.
– Прекрасно, ваше величество.
– У вас сегодня замечательное утро, доктор Восилл, – сказал, улыбаясь, герцог Ормин.
Герцог Ормин был лет на десять старше короля, длинноногий, с очень широкой головой и на удивление крупным туловищем, которое всегда казалось (по крайней мере мне) словно набитым, будто он затолкал под верхнюю одежду пару подушек. Странного вида тип, но при всем том очень вежливый и добрый. Я имел возможность убедиться в этом на собственном опыте, поскольку состоял у него на службе, пусть и недолго. Впрочем, использовал он меня на самых грязных работах. Доктор тоже была у него на службе, уже после меня – перед тем как стать личным врачом короля, она побывала в этой должности у герцога.
– Герцог Ормин, – сказала доктор, поклонившись.
– Ага! – сказал король. – А я был удостоен «его величества»! Обычно мне достается только «государь».
– Я прошу прощения у короля, – сказала доктор, поклонившись теперь ему.
– Вы прощены, – сказал Квиенс, откинув назад голову, чтобы двое слуг собрали его кудри и прикололи тюбетейку. – Я сегодня утром в благодушном настроении. Вистер?
– Ваше величество?
– Сообщите нашим добрым судьям, которые ждут меня, что я пребываю в хорошем настроении, а потому им придется сегодня утром в суде проявлять беспощадную жестокость, чтобы уравновесить мое неодолимое милосердие. Примите это во внимание, герцог.
Герцог Ормин засиял, глаза его почти исчезли в складках лица, залоснившегося в улыбке.
Вистер помедлил, потом направился к двери.
– Немедленно, ваше величество.
– Вистер!
– Да, ваше величество? ~ Я пошутил.
– А! Ха-ха, – рассмеялся камердинер.
Доктор поставила свой саквояж на стул рядом с дверью.
– Слушаю вас, доктор? – сказал король. Доктор моргнула.
– Вы просили меня прийти к вам сегодня утром, государь.
– Просил? – недоумевающе посмотрел на нее король.
– Да, вчера вечером. (Это было истинной правдой.)
– Так значит, просил. – У короля был удивленный вид. Он стоял с поднятыми руками, судейская мантия, отороченная безупречно белым мехом, была накинута ему на плечи и застегнута. Он принялся переминаться с одной одетой в чулок ноги на другую, сжал кулаки и стал производить вращательные движения плечами и головой. Наконец он заявил: – Видите, Ормин, я в свои старческие годы становлюсь забывчивым.
– О чем вы говорите, государь, вы едва вышли из юношеских лет, – сказал ему герцог. – Если вы будете называть себя стариком, словно постановляя это указом, то что же делать нам, тем, кто гораздо старше вас, но продолжает лелеять мысль, что до старости еще далеко? Помилосердствуйте, ваше величество.
– Хорошо, – согласился король, величественно поведя рукой. – Я снова объявляю себя молодым. И вот еще, – добавил он; удивленное выражение вернулось на его лицо, когда он посмотрел на доктора и на меня. – Сегодня утром куда-то подевались все мои немочи и болячки, доктор, оставив вас без дела.
– Вот как? – Доктор пожала плечами. – Хорошая новость, – сказала она, поднимая свой саквояж и поворачиваясь к двери. – Желаю вам хорошего дня, государь.
– Постойте, – внезапно сказал король. Мы с доктором снова повернулись.
– Государь?
На несколько мгновений лицо короля стало крайне задумчивым, потом он покачал головой.
– Нет, доктор, ничего не приходит в голову, чтобы вас задержать. Можете идти. Я вас вызову, когда вы мне понадобитесь.
– Непременно, государь.
Вистер распахнул перед нами дверь.
– Доктор? – сказал король, когда мы были уже в дверях. – Мы с герцогом Ормином сегодня днем отправляемся на охоту. Я обычно падаю из седла или царапаюсь о колючий кустарник, поэтому для вас может найтись дело.
Герцог Ормин вежливо рассмеялся и покачал головой.
– Тогда я начну готовить снадобья, которые могут пригодиться, – сказала доктор. – Ваше величество.
– Спаси нас от этого, Провидение.
– Неужели мне теперь настолько доверяют? – Или мне. Возможно, потому, что я ни у кого не стою на пути, не считая разве что самых отчаянных сорвиголов. Или потому, что протектор больше не собирается посещать меня и значит…
– Берегись!
ДеВар схватил за руку Перрунд – она чуть было не шагнула на дорогу, по которой несся десяток животных, впряженных в военную колесницу. Он притянул Перрунд к себе; мимо них пронеслись сначала тяжело дышащие, все в поту, животные, а потом – огромная пушечная колесница, сотрясая булыжники под их ногами. Их обдал запах пота и масла. ДеВар почувствовал, как Перрунд всем телом подалась назад, прижимаясь спиной к его груди. А его спина упиралась в каменный прилавок лавки мясника. Грохот колес высотой в человеческий рост раздавался между неровными, в трещинах, стенами двух– и трехэтажных домов, которыми была застроена улица.
На вершине огромного черного пушечного лафета стоял бомбардир, одетый в цвета герцога Ралбута, и изо всех сил нахлестывал скакунов. За колесницей следовали две повозки поменьше с людьми и деревянными ящиками. А уже за ними бежала стайка оборванных орущих детишек. Колесница прогрохотала через открытые ворота в стене внутреннего города и исчезла из вида. Люди на улице, разбежавшиеся при приближении повозок, вернулись на улицу, ругаясь и тряся головами.
ДеВар отпустил Перрунд, и она повернулась к нему. Он понял (и волна смущения окатила его), что, невольно откликаясь на опасность, схватил Перрунд за больную руку. Прикосновение к этой руке через рукав платья, повязку и складки накидки отпечаталось в его пальцах воспоминанием о чем-то хрупком, тонком, детском.
– Извини, – сказал он, сконфузившись.
Перрунд по-прежнему стояла почти вплотную к нему, потом сделала шаг в сторону, рассеянно улыбаясь. Капюшон упал с ее головы, открыв лицо под вуалью и золотистые волосы, собранные в черную сеточку. Она накинула капюшон на голову.
