– Хотя бы в тот эротический мир, – резонно заметил я.
– Логично. Но дело тоньше – писатель мыслит сюжетно. Он режиссер, ему позарез надо, чтобы что-то произошло. – Эдик глянул на Сеню. – Ему кровь из носу надо, чтоб звездолет взорвался. Он жизнь положит, чтобы досконально продумать, как это сделать, все сюжетные ходы проработает, психологию действующих лиц учтет. Вот как ты, Сеня, расколол механика звездолета? Да ни один нормальный человек ничем подобным заниматься не станет. Всякий может возомнить себя Наполеоном, но не всякий станет продумывать тонкости сражений, учитывать силы и особенности противника, да целый воз всего. Голова лопнет. И только у нашего брата-писателя не лопается. Вот такие пироги.
– Эдик, я здесь еще один момент вижу, – сказал я, – ведь никто нас туда, на Машину, не приглашал. Сами же лезли. По велению души. Это как симбиоз. Они использовали наши желания для своих целей. И ведь все были довольны!
– Если не брать в расчет жертв...
* * *
На этом я, пожалуй, закончу свой рассказ. Рассказывать, собственно, дальше нечего. Лаборатории на Банной больше не существует. Сеня съездил на Кубу, полежал на песочке и оклемался. Роман свой закончил, хотя и не в срок. Ну да он с главным редактором издательства на короткой ноге. Эдик, в своем стиле, снова куда-то запропал. А я вот в последнее время все больше думаю об этой странной спецгруппе «бета». Похоже, у меня уже чешутся руки. Похоже, быть новому роману. Тьфу-тьфу три раза и постучать по дереву...
ВТОРЖЕНИЕ-3
«ТРЕТЬЕ НАШЕСТВИЕ МАРСИАН»
В этот день я проснулся против своего обыкновения рано, вместе с рассветом. Я отодвинул штору – на меня смотрело голубое небо, светлое и далекое. И в нем парили маленькие легкие облака. Я сразу понял, что сегодня мы с небом заодно. Радость, с которой я проснулся, была такой же легкой, парящей, как это мартовское небо. «С рассветом вас!» – приветствовал я облака.
Недавно я женился. Ее зовут Ириша, она моложе меня, точнее, юнее меня почти на двадцать лет. Я буквально вновь родился. И так чудесно родился! Не надо снова проходить младенчество, все шишки уже набиты, и на все свои капканы я уже наступил...
«Не прогуляться ли в молочный?» – подумалось мне. Ириша моя большая поклонница всяческих диет. И сейчас приучает меня к молочной. Поэтому надо купить йогуртов и биокефиру.
Я вышел из подъезда прямо в рождающийся день. Сошел с крыльца и остановился, очумелый. Теплый одуряющий ветер шел на город волной-цунами из каких-то сказочных лесов, с каких-то неведомых морей.
Дворничиха мела дорожку, словно сомнамбула. И воробьи заторможенные не спешили разлетаться у меня из-под ног.
Да, началось весеннее брожение в русских душах. В европейце нечему бродить, его душа – кристалл, законченная форма. А в русском всю жизнь что-то бродит-колобродит. Не поймешь, какое оно – бродит леший в чащобе и ухает филином.
Ну за что мне, старому потаскуну, такое счастье? За что эти крылья? Я ведь теперь летаю. Я теперь такой же легкий, как облака небесные, только они летят там, а я парю здесь, в том же небе. Если смотреть на них не снизу вверх, а повернув голову набок, то они – с одной стороны, а я – с другой стороны. А между нами – солнечные лучи, и согревают они нас одинаково.
За что же, за что такое чудо? Вот еще один твердынный вопрос русской жизни. «Что делать?» «Кто виноват?» И вот теперь – «За что?» Его с равным чувством задают и юный зек, вскрывающий заточенной ложкой вены, и наш брат, интеллигент, когда наступает на него нещепетильная ступня власти, или предательски больно бьет жесткий локоток коллеги. Ах, какие это семечки, в самом деле, когда есть крылья.
С Иришей я забыл, что такое ревность. А раньше ревновал своих женщин жутко. Звериным рыком клокотал.
Кем-то хотел стать. Сорок лет кем-то, не собой, хотел сделаться. Комплексы, конфузы и ничего больше из этого не проистекало. А сейчас гляжу на себя, вдыхаю этот обморочный, истомный мартовский воздух и так ясно чувствую: вот он – я, я самый, настоящий. Не какой-то там такой-то и такой-то, а я – это я! Я – настоящий, я – счастливый, я – крылатый! Не писатель там Колокольников, не рефлексирующий крыс из рода крыс, а я – удивительный, уникальный, единственный на всем белом свете человек Викула Селянинович Колокольников, со своим счастьем.
А ведь ноги ей целую. Да, если целовать ноги, то дальше уже только об стену головой биться. Но удержаться не могу. Она-то думает в своей наивности, что я перед ней унижаюсь. Пускай думает. С возрастом все поймет.
И не надо больше задаваться нелепыми вопросами, решать проблемы. Потому что мелкота это. Уткнуться носом в земное, когда вокруг необъятная Вселенная. Ее мы знать не желаем, червяки. Это муравьи дальше своего муравейника ничего не видят. Но мы – люди, зачем нам эта труха и мелкота?
Как хорошо. Ириша обрела семью, а я любовь. Она, конечно, меня не любит, так что ж с того? Не молодой мальчик, главное, чтобы ей было со мной хорошо. А ей хорошо.
Горьки плоды писательского ремесла – что у кого на душе лежит, вижу, отчего печаль и радость, отчего тебе неймется, человек. Но пройдет пара лет – она привыкнет ко мне, сроднимся мы с нею. Не страшно будет старость встречать.
А ведь кажется, что старость не наступит никогда, и так замечательно кажется. Хорошо, когда оно хорошо, да и только!
С авоськой, полной кефиройогурта, захожу в свою милую квартиру. Чую – Ириша уже не спит. Шорох такой легкий, чудный.
– Ириша, – говорю, – я тебе йогуртов принес. С черникой, с вишней.
Она на кухне, делает тосты. Увидела меня, улыбнулась:
– А себе кефир купил?
– А как же!
– Не жирный?
– Сейчас посмотрю, – эх, кабы я водку покупал, разве ж допустил бы такую оплошность – на кефирной пачке обозначено три и два процента жирности, эх, мать родная. – Жирный, Ириша.
– Но у тебя же печень!
– Да, печень. У всех печень. Это потому, моя родная, что поздно ты мне встретилась – больно много успел всякого выхлебать, слишком много. Вот она, несчастная, и не выдержала. Но мы ее кефирчиком...
– Забавный ты. Да, кстати, тебе тут какой-то Эдуард Грязев звонил. У меня подруга есть – Грязева.
– А зачем он звонил, не сказал?
– Он минут через двадцать сам перезвонит.
Вот и Эдик снова объявился. Давно его не было. Неужели опять двадцать пять грядет? Потому что если звонит тебе с утра пораньше Эдик-авантюрист да еще обещает перезвонить – жди событий.
Я принял стакан кефира. И потянулся за тостом, намазанным яблочным джемом.
– Куда? Десять минут – для восстановления кислотности.
Я со вздохом убрал руку. Ириша засмеялась:
– Ладно уж, бери.
