– Протекала речка, а над речкой мост…
Вот привязалось… Струйки воды щекотали грудь и живот, она сделала потеплее. Еще красивая грудь. Еще торчит, не обвисла, а никому не нужна… Потеребила соски, они послушно и доверчиво сжались, принимая это за ласку, вспоминая прикосновение мужских пальцев, путая собственное тело с чужим. Удивительно, до чего легко обмануть свою грудь и свой клитор. Женя выдавила на себя из тюбика лужицу молочно-медовой слизи, размазала по животу и груди, обмакнула средний палец правой руки, привычно раздвинула в густых проволочных зарослях гладкие створки, нащупала теплую скользкую жемчужину в устричной мякоти… А ну-ка раз, два, три, четыре… Это Даня придумал сравнение с устрицей и с жемчужиной… Он говорил, что там у нее пахнет морем и солеными водорослями… Семь-шесть-пять-четыре-три… Но нет, не жемчужина, жемчужина неживая, песчинка, замотанная в карбонат кальция, нет, в ней – другое, в ней маленький, но живой, пульсирующий замыкательный мускул, он управляет ее движениями, ее пульсом, он закрывает и раскрывает ее мягкие створки, распахивает ее, разламывает, как перезрелую раковину…
Какой-то звук. Неправильный, неуместный, тревожный. Она выключила воду и замерла, в колючей измороси мгновенно остывших капель. Звук металлической палочки, аккуратно ковыряющейся в замке. В ее замке. Ни у кого нет ключа от их дома. Никто не может сейчас прийти… Удары сердца, все тяжелее и чаще, как будто маятник раскачивается по ту сторону ребер на тонкой холодной цепочке… Хрясть-хрясть. В дверном замке выламывают суставы… Цепочка рвется и падает вниз, а сердце прыгает в горло, подкатывается к самому подбородку и там застревает, конвульсивно подергиваясь. Секунду – тихо. Дальше – звук открывающейся входной двери. Хлопок – закрылась. Снова тихо. Шаги. Шуршание. О господи, там же Тася.
Она отдернула занавеску и вылезла, мокрая, голая, на ледяной кафель. Давилась этим застрявшим в горле живым комком, дрожащими пальцами схватила маникюрные ножницы, единственное в ванной «оружие», уронила их в раковину, снова схватила, но в то же время спокойно и отстраненно, как незаинтересованный наблюдатель, отметила, что замоталась в махровое полотенце и поправила волосы перед зеркалом, прежде чем выйти к тем, кто к ней вторгся, как будто желала соблюсти все приличия…
– Привет, – сказал Даня. – Я подумал, ты уже спишь, не стал звонить в дверь. У меня ведь ключ.
Он зачем-то предъявил ключ, протянул его ей на вытянутой ладони, как драгоценность. Как будто он был Буратино, а она его подружка Мальвина. Как будто ключ был не к двери, а ко всей их жизни вообще. Как будто ключ объяснял четыре года недоумения, тоски и усталости.
С нее свалилось махровое полотенце. Он улыбнулся, виновато и одновременно нахально, глаз не отвел. Она стояла, немая, вся онемевшая, голая, влажная, сжимая побелевшими пальцами маникюрные ножницы, а он разглядывал ее, как выковыренного из ракушки моллюска.
– Какая же ты красивая.
Она подняла полотенце, прикрылась, продолжая наставлять на него эти дурацкие ножницы.
– Я тут вина купил, – он указал на пакет на полу. – И помидоров. И Тасе киндер-сюрприз. – Наморщил лоб озабоченно. – Она ведь все еще любит киндер-сюрпризы?
– Киндер-сюрпризы, – повторила Женя и почему-то вдруг захихикала. – Киндер. Сюрпризы.
Она смеялась, буквально тряслась от смеха, а бесчувственный и внимательный наблюдатель в ней отмечал, что сквозь смех прорываются икота и всхлипы, что из глаз текут слезы и щекотно повисают на подбородке, и что ножницы он у нее осторожно забрал, и что он ее обнял.
– Ты прости меня, – прошептал, касаясь губами уха.
прости своего мужчину
– …Не прогоняй меня, умоляю. Я без тебя не могу. Без вас не могу. Позволь мне остаться.
Она хотела сказать, катись, ты столько лет без нас «смог». Она хотела сказать: ненавижу. Сказать: подонок. Но
это гнев говорит в тебе
ей действительно так хотелось его оставить, не прогонять. Чтобы сжимал ее, умолял, выдыхал в ухо горячие эти слова, которые она столько лет мечтала услышать.
Она хотела спросить: где ты был, с кем ты был, как ты смел, но
прими его таким, как он есть, не задавай лишних вопросов
решила, что спросит позже. Когда-нибудь позже.
Они стояли обнявшись, и его майка пропитывалась влагой ее полотенца. Та самая майка, в которой он когда-то ушел.
– Ты что, носил ее четыре года подряд?
– Нет, я купил себе новые. А эту хранил, чтобы напоминала о доме. Я очень скучал.
Так почему же ты просто не вернулся домой?!
не задавай ему лишних вопросов
– Как хорошо, что я вернулся домой.
Из детской вышла, щурясь на свет, лохматая Тася. Узнала, запрыгала:
– Папа!
Как будто коробка с подарком, которую от нее долго прятали, наконец распечатана.
Для тех, кто не смог пройти нашу веселую викторину, компания «Нянюшка» приготовила утешительные призы.
В субботу днем всей семьей пошли в магазин «Интерьеры» на Фрунзенской набережной и купили три недостающих ведерка краски, и это было волшебно. Так бывает. Как будто тебя завернули в тонкую, прозрачную пленку счастья, и ты как спелый экзотический фрукт в дорогом супермаркете, эта пленка покрывает тебя целиком – глаза, и уши, и ноздри, и кожу, и слизистую; и все, на что ты смотришь через свою пленку, прекрасно; и все, к чему ты через нее прикасаешься, золото.
Все было волшебно, все абсолютно. И сама набережная, с ее вычесанным подшерстком тополиного пуха. И скользящие через этот пух длинноногие мускулистые девы, похожие на породистых лошадей, подкованные металлом и пластиком роликов. И провожающая их задумчивым взглядом бабка, с веселыми морщинками вокруг глаз и в уголках рта, с пакетом сдобных обрубков для птиц. И окружившие бабку голуби, тупые и возбужденные, как толпа футбольных фанатов, но все же крылатые, все же дерзкие, дерзновенные, умеющие оттолкнуться от истоптанного, заезженного асфальта, от плевков, окурков и черствых крошек и взмыть в пустой и вечный холод небес. И все эти роскошные магазины декоров и интерьеров вдоль набережной, с бордовыми портьерами, гигантскими канделябрами, бронзовыми стульями, кубическими кроватями и гранитными креслами; захламленные витрины по-хозяйски таращатся на реку в оправе из камня и на застекленный, как дорогая лоджия, мост, как будто и река, и мост – лишь продолжение их дизайнерской линейки товаров.
Еще недавно Женя не понимала и не любила все эти безумные и дорогие предметы. Позолоченный канделябр высотой с человеческий рост – кому он нужен? Кто вообще такой возьмет, даже и за бесплатно, а уж тем более за семь тысяч евро? Теперь она поняла: это в обычной, скучной, серой квартире такой канделябр – абсурд, а вот в их за́мке – они ведь стилизуют свое жилище под замок – он бы смотрелся очень уместно. Жаль, что у них нет лишних семи тысяч евро. А впрочем, это лукавство. На самом деле она ни о чем не жалела и ни о чем не мечтала, потому что имела достаточно. Как будто огромный паззл, который она несколько лет пыталась собрать – и который все никак не хотел превратиться в какую-то цельную, осмысленную картину, оставался беспомощно фрагментарным, – с возвращением Дани не то чтобы полностью сложился, но наконец явил ей в общих чертах главный сюжет ее жизни, основные, самые важные, элементы. Теперь все было. Был Даня, и была Тася, и был ремонт, и по Тасиной просьбе они превращали квартиру в замок, и разрисовывали все вместе стены и потолки, и не хватило краски оттенка Medieval Red Wine, и было лето, и они пошли в магазин и купили недостающие банки, и это было чудесно. Так бывает. Как будто тебя оплодотворили счастьем, и теперь ты просто спокойно его вынашиваешь, и все, абсолютно все, что тебя окружает, дает твоему плоду пищу…
