– Карл, ты ничего не знаешь о...
– Ты говоришь, что убийство ее подруги – никакие не новости! Это не важно. Людям до этого нет никакого дела. Вероятно, сообщение об Энни Брювер и есть те самые новости, без которых люди могут обойтись, да? Пускай оно отправляется в мусорную корзину вместе с сюжетами о Корпусе ирландских барабанщиц и соревновании по поеданию устриц...
Джон стал лицом к лицу с сыном.
– Послушай, малыш, ты находился на студии два с половиной часа, всего два с половиной паршивых часа – и теперь учишь меня, как делать новости? Учишь меня моей работе?
– Когда дедушку убили, в новостях ничего не сообщили об этом, но вот когда он выставлял себя на посмешище, все подробно показали по телевизору! Да кто вообще делает эти дерьмовые передачи?
Джон уже открыл рот, чтобы заорать в ответ, но не смог. Карл выступал на его стороне. Он резко захлопнул рот, вскинул руки и бессильно оперся спиной о машину, пытаясь успокоиться. Карл проделал то же самое, и некоторое время оба они молча стояли, привалившись к автомобилю.
Наконец Джон спросил:
– Что решила Рэйчел?
Карл ответил тихим невыразительным голосом, глядя себе под ноги.
– Она попытается найти свидетеля. Она хочет сделать из этой истории новости. Так она сказала – я только повторзю.
– Хорошо. Хорошо.
– И она дала мне телефон Брюверов, на случай, если ты захочешь им позвонить.
Карл вытащил из кармана рубашки клочок бумаги и протянул его Джону. Тот взял его и принялся бесцельно вертеть в пальцах.
– Ты собираешься звонить? – спросил Карл.
– Не знаю.
– Если ты не позвонишь, позвоню я. Джон посмотрел на Карла, открыл рот, собираясь сказать что-то, но потом передумал и, опустив глаза, покачал головой.
– Это дохлый номер. Поверь мне.
– Послушай, не я все это затеял. Именно ты предложил мне спросить Рэйчел насчет Энни.
– Я не нуждаюсь в напоминаниях.
– Если это не новости, тогда зачем ты начал?
– Я не знаю.
Карл повернулся к нему.
– И вообще, откуда ты узнал про Энни? Откуда ты узнал, о чем думает Рэйчел?
Джон раздраженно ответил:
– Я не знаю.
– Но ты ведь попал в самую точку...
– Я же сказал, что не знаю, ясно тебе?
Карл стерпел словесную оплеуху, а потом тихо ответил:
– Ясно.
Джон взглянул на клочок бумаги и прочитал номер телефона.
– Макс Брювер. Ладно. Я позвоню ему завтра. А потом позвоню тебе.
– У меня нет телефона.
– Конечно, есть. Ты остановился у бабушки. – Не дав Карлу открыть рот, Джон продолжил: – Она мне сказала, понятно? Время от времени я общаюсь со своей матерью.
Тон Карла несколько смягчился.
– Ты не возражаешь?
– Нет. Если она не возражает, то и я не возражаю. Тебе надо узнать ее поближе. Всем нам надо узнать друг друга поближе.
«И мы начали просто великолепно», – с горечью мысленно продолжил Джон.
В уме Карла теснились многоликие образы, сердце его билось учащенно, переполненное различными чувствами, неприятными и приятными – последних было немного, – когда во вторник он сел за работу в мастерской дедушки, предварительно расчистив место у южных окон, установив мольберт, разложив кисточки и краски.
Он привез с собой несколько старых работ и развесил картины там и сям на стене, просто для поддержания творческого вдохновения. Прямо у окна он поместил выполненный в холодных – в основном сине-голубых – тонах пейзаж, рассеченный на части беспорядочными разорванными линиями, а на верстаке установил сюрреалистический портрет человека с напряженным, мучительно искаженным лицом, который закрывает ладонями уши, оглушенный кричащими, несовместимыми красками, окружающими его со всех сторон. На стену он повесил картину, изображавшую что-то вроде дикой вспышки раздражения – мощный взрыв хаотических цветов, притягивающий взгляд зрителя к центру, где ничего не было.
Настало время все начинать заново. Освещение было идеальным, как он и ожидал. Карл взял кисточку и уставился на чистый холст. Если бы он мог передать чувство потерянности, безвольного движения по течению. Да, бесцельное, бессмысленное движение в пространстве... подобное странствию одинокой планеты без солнца, или отпущенного в небо воздушного шарика, или корабля на бесконечной однообразной плоскости воды. Да, может быть, так.
Кисть задвигалась по холсту. Незначительность. Незначительность крохотной точки, крохотной души в огромном море...чего? Смятения? Тогда смятения особого рода. Не полного хаоса. Просто голоса и цвета подступают со всех сторон, сталкиваются, вытесняют, подавляют друг друга, привлекают к себе взгляд, ведут ожесточенную борьбу за ум, за внимание, за веру. Зритель не должен отдыхать, поэтому его кисть не отдыхала.
В скором времени Карл остановился. «Получается все также, – подумал он. Я пишу знакомый старый вздор. Я – ничтожный атом, увлекаемый бесконечным, бессмысленным круговоротом жизни».
А отец? Где его место во всем этом? Есть ли у него прочная точка опоры или он тоже плывет по течению? Или они оба одинаково безвольно кружатся в этом водовороте?
Карл уставился на холст в ожидании, когда в уме пробудится некий образ возникнет в сознании и, повинуясь движению руки, перетечет на белый холст. Какое место занимает Джон Баррет в схеме этой... этой реальности, которую он пытается уловить? Явно не в этом углу. Это слишком отстранено. Но и не в центре, нет. Во всяком случае, пока. Сейчас лучше всего его образ выразить белым пятном, пустым местом где-то за цветовым ядром картины. Но нет. Образ отца предполагает своего рода присутствие, но присутствие скрытое, неуловимое. Настолько неуловимое, что это даже раздражает. Как жизнь. Как смысл. Как предназначение.
Все скрыто и неуловимо. Дразнит его. Истина играет с ним в прятки.
Карл отложил кисть в сторону. Он ищет в пустоте. Потом взгляд его упал на переносной телевизор, стоящий на верстаке. Дедушка никогда не держал здесь телевизора. Карл принес его из комнаты отца. Это был телевизор отца.
«Мой отец. Телевизор моего отца. Мой отец – телевизор».
Карл подошел к маленькому аппарату и уставился на темный экран. Он походил на глаз акулы: совершенно бесстрастный, холодный, бездушный.
Джон сидел за своим столом перед монитором компьютера, редактируя сценарий пятичасовой программы, когда кто-то легко дотронулся до его плеча. Лесли Олбрайт.
– Можешь отвлечься на минутку?
– Конечно.
Лесли пододвинула кресло поближе и села. Она действительно была славной девушкой – временами излишне резкой, но ее глубокие карие глаза всегда излучали доброту, участие и никогда не глядели холодно.
– После вчерашнего я не знаю, с чего начать, но мы должны поговорить, Джон. – Она увидела текст сценария на мониторе. – Я не займу у тебя много времени.
