– После вчерашнего я не знаю, с чего начать, но мы должны поговорить, Джон. – Она увидела текст сценария на мониторе. – Я не займу у тебя много времени.
– Извини за вчерашнее. У меня был ужасный день. Ужасная неделя.
– Да, конечно. Все верно, и нам следовало помнить об этом. Нам следовало дать тебе возможность отдохнуть, а не набрасываться на тебя. Извини. Извини за боль, которую мы причинили тебе.
Джон не собирался тупо глазеть на Лесли и не собирался так долго мешкать с ответом, но просто это казалось настолько странным, настолько необычным чтобы кто-то здесь, в отделе новостей говорил таким тоном, приносил извинения.
– Я... Я ценю это, Лесли. Спасибо тебе.
– И, Джон, хочешь верь, хочешь нет, но я не знала, что тогда на митинге выступал твой отец. Идея поместить его на задний план вообще принадлежала не мне.
Джон ободряюще улыбнулся.
– Я знаю. Тебя поставили туда Тина и Раш. Я в состоянии сложить два и два.
– Все равно извини. Вероятно, мне следовало поступить по-своему. Следовало стать наверху лестницы. Оттуда и вид открывался лучший, и меня было бы лучше слышно, и я лучше слышала бы режиссера... – Она замолчала и обвела взглядом отдел, полный людей, занятых работой над программой новостей. – Но я не могла. Я должна была делать то, что мне говорили.
– Я понимаю.
– Да, конечно, ты понимаешь.
– Ты находишься на поле боя, прямо в гуще событий, а режиссер, сидящий в комнате без окон, со своими собственными представлениями о реальности, говорит тебе «изображай реальность по-моему; она именно такая, а не иная; покажи мне то, а не это».
Лесли невольно рассмеялась.
– Да, ты понимаешь. – Потом спросила: – А как бы ты поступил на моем месте?
– Правильно.
Это была шутка. Лесли поняла, что это шутка, но не такая, которой смеешься.
– Знаешь, я всегда думала, что именно так и поступаю. Джон попытался закрыть тему.
– Ладно, не бери в голову. Что было, то было. Но Лесли не успокоилась.
– Но это не все... Не знаю, как сказать. Я не возражаю против того, чтобы быть пехотинцем, солдатом на поле боя... Но, похоже, все мы, даже генералы, находимся во власти некой силы. – Она напряженно размышляла, пытаясь подобрать слова для того, чтобы выразить свою мысль. – Очень трудно четко сформулировать суть дела, но... у меня такое ощущение, словно все мы, сами того не зная, оказались в брюхе огромного чудовища и теперь думаем, что управляем обстоятельствами, а оно плывет вместе с нами, куда ему заблагорассудится.
Джон просто пожал плечами.
– М-м... Пожалуй, в некотором смысле такова вся жизнь.
– Да, наверное. Ладно, не буду больше отрывать тебя. Спасибо, что уделил мне время.
– И тебе спасибо.
Она вернулась к своему столу, к работе.
Телефон Джона зазвонил.
– Джон Баррет.
– Джон, это Бен. Зайди ко мне в офис на минутку.
Что ж... Джон не особо удивился. Бен Оливер, директор программы новостей, вызывал его для разговора. По пути в офис Бена Джон прошел мимо той маленькой карикатуры, прилепленной к фанерной стенке между отделом и студией – той самой, с изображением служащего за вычетом седалищных ягодичных мышц. Он начал размышлять о том, каково будет вести программу новостей стоя.
Кабинет Бена находился в дальнем конце отдела, сразу за столом синоптика, рядом с офисом Тины Льюис. Кабинет итак был небольшим, а Бен обычно настолько загромождал его книгами, бумагами и разными памятными вещами и подарками огромная цветная фотография вертолета Шестого канала являлась одним из самых дорогих сокровищ, – что он казался совсем уж маленьким, больше похожим на пещеру или... логово льва?.. чем на офис.
Бен ждал его.
– Закрой дверь и сядь. – Он говорил голосом старого, усталого радиокомментатора – низким и звучным, мрачным и слегка вибрирующим.
Джон закрыл дверь. Это означало, что рассчитывать на непринужденную беседу о том о сем не приходится.
Бен был хладнокровным, привыкшим идти напролом человеком, но его резкие манеры снискали ему репутацию горячей головы. Отсюда и карикатура на стене. Худой, с изможденным лицом, отмеченным печатью постоянных забот и волнений, он почти все время жевал резинку, поскольку пытался бросить курить трубку.
Как только щелкнул язычок замка, Бен начал разговор; он сидел, откинувшись на спинку кресла, держа в зубах карандаш, словно вожделенную трубку, и глядел не на Джона, а на стену напротив.
– Мне звонил Кадзу, Харли Кадзу, президент Лиги защиты прав гомосексуалистов. Он хотел поговорить с тобой, но я сказал ему, что он обратился по верному адресу, то есть к директору программы, и что мне важнее, чем кому бы то ни было, знать о его претензиях, и что я от его лица выскажу все претензии в самых недвусмысленных выражениях ответственным лицам, что я обо всем позабочусь, образумлю тебя и отгрызу твою драгоценную задницу к черту.
Джона было нелегко испугать.
– Что я могу сказать, Бен? Мы ошиблись, вот и все. Извините.
Теперь Бен развернулся вместе с креслом и посмотрел на Джона.
– Кроме того, мне звонили из католической церкви. Они пригласили нас приехать и снять картины произведенного в церкви разгрома, пока они все не убрали, поскольку мы, похоже, не заметили этого в первый раз. Они приглашали довольно настойчиво.
Джон никак не прокомментировал это. Он просто легко кивнул головой, показывая, что слушает Бена.
Бен продолжал:
– Я спросил Кадзу, действительно ли у него было триста сексуальных контактов в прошлом году, и если не триста, то сколько, – и он повесил трубку. – Бен увидел вопросительный взгляд Джона и сказал: – Мы же дали такую информацию; я хотел получить от него официальный ответ для телезрителей. – Бен снова развернулся с креслом к столу и спокойно усмехнулся. – У него их было великое множество, это нам известно. Один из его любовников в настоящее время работает у нас в бухгалтерии. Но давай вернемся к повестке дня. Я разговаривал с Рашем...
– О Боже...
Бен взглянул на Джона в упор.
– Послушай, Раш ни в чем не винит тебя. Да, парень всегда кипятится, если ты допускаешь промашки в его программе, и даже если он считает, что ты прав, он никогда не скажет тебе об этом прямо. Но он знает о реальном положении дел, знает, о чем мы умолчали, и я сказал ему то, что собираюсь сказать тебе: ты был прав в своей оплошности. Пусть твой вопрос не имел смысла. На сей раз я принял огонь на себя, так что ты мой должник, но ты был прав. Мы осветили события не лучшим образом. Мы не были честны ни с одной, ни с другой стороной.
Но теперь, когда я потрепал тебя по холке, я собираюсь надрать тебе задницу. Уравновесим таким образом приятное и неприятное. Я хочу предупредить тебя: следи за собой и будь поосторожнее. «Новости» – понятие, которым все мы играем, и все мы это знаем. У нас есть известная свобода действий, Баррет, в известных пределах. Мы можем выбирать, что видеть и о чем говорить, и никто из нас не хочет неприятностей больше, чем может выдержать наш воз. В интимную, сексуальную жизнь людей мы не лезем. Это касается только самого Кадзу и его сексуальных партнеров. О нарушении закона, об актах вандализма, о насилии и порче частной собственности мы можем говорить, – но с открытыми глазами, чтобы не подставить себя под удар сзади.
