ободряющим тоном сказал Джим и вдруг, словно что-то вспомнив, радостно воскликнул: – Хотя кое-что
могу показать уже сейчас!
Он откинул полу халата и извлек телефон из кармана джинсов. Произведя указательным пальцем
правой руки некоторые манипуляции, он торжественно приблизил экран к моему лицу. Оттуда, лукаво
улыбаясь, взирала голубоглазая русоволосая девочка лет семи или восьми.
Оба посетителя замерли, ожидая ответной реакции, которой, впрочем, не последовало. Я
внимательно посмотрел на фотографию ребенка, затем перевел равнодушный взгляд на любопытно
уставившихся на меня чудаков.
– Ты ее не узнал? Это Анжелика, твоя внучка! – подсказывал Том.
Я поводил глазами вправо и влево.
Джим хмуро вернул телефон в карман.
– Мы слишком торопим события, Том, – заключил он.
– М-да, хотели продлить Дэну жизнь, а в итоге получили незнакомого паренька, который, судя по его
колючему взгляду, мечтает набить нам морды, – изрек Том, скрестив руки на груди.
– Ладно. Сейчас важнее поставить его на ноги, а с памятью разберемся позже. Нам пора уходить,
Том.
– Я завтра вернусь, Дэн, – поспешно заверил старик.
– Выздоравливай, – сердечно пожелал Джим и дружески похлопал меня по плечу.
Все вышли, оставив меня наедине со своими мыслями. Голова гудела, словно трансформаторная
будка, и я был безмерно счастлив, что они покинули палату. Пытаясь идентифицировать себя, я не находил
ответы на вопросы, заполнившие больную голову.
Допустим, меня действительно зовут Дэн. Но уверенность в том, что у меня нет детей, не давала
покоя. Где-то по краю сознания бродили предположения, что, возможно, я действительно богатый человек.
А этот Джим – нанятый актер, который хочет внушить, что я его отец, чтобы я оставил ему свое наследство?
И весь разыгранный здесь спектакль не что иное, как фальшь чистой воды. А этот новоявленный
родственник на деле окажется обычным мошенником.
Измотанный тягостными мыслями, я уснул.
Сон длился целые сутки, а может и больше.
Проснулся, когда за окном уже смеркалось. В палате никого не было. Я вспомнил странных визитеров
и принялся истязать себя расчетами своего возраста. В то, что у меня пятидесятилетний сын, я верить
отказывался категорически. Я обращался к своему накопленному жизненному опыту, но память выдавала
лишь жалкие обрывки видений, больше похожих на просмотренный когда-то фильм, нежели на реальные
события. Я словно раскрыл шкаф с одеждой и примерял на себя костюм за костюмом, каждый из которых
был возрастом то молодого человека, то зрелого мужчины, то старика. И, о ужас! В каждом из них мне было
панически комфортно! На фоне нескончаемых головных болей все попытки что-либо вспомнить и
проанализировать давались нечеловеческими усилиями.
Следующие дни меня обследовали на всевозможных медицинских приборах, и я очень много спал,
поэтому плохо ориентировался во времени суток. Человек по имени Джим не приезжал, но постоянно
звонил Тому, а тот, в свою очередь, прикладывал к моему уху телефон. Новоявленный сын рассказывал о
том, как прошел день, что нового в школе у некой Анжелики, как обстоят дела в корпорации.
Возникали догадки, почему он выбрал именно такой способ общения. Этот Джим просто не желал
навещать постороннего человека и изображать перед ним любящего сына. Даже разговаривая по телефону,
этот жалкий актеришка не умел непринужденно произнести слово «папа». Из его уст оно звучало натянуто и
предельно фальшиво.
Я принял к сведению и даже свыкся с мыслью, что мне была произведена трансплантация. Но в тот
момент даже в голову не пришло, что от меня прежнего практически ничего не осталось, лишь полтора
52
килограмма мозга, хранящего жалкую частицу того, что я когда-то знал.
Подо мною находился противопролежневый матрас. Я о таком когда-то читал, не могу вспомнить, где
именно, однако точно помню принцип его действия. Он состоит из трубок, и каждые пять минут воздух
перетекает из одного ряда трубок в соседний. Получалось, что тело касалось матраса, попеременно
опираясь на эти трубки – то на одни, то на другие. Поэтому кожа спины, ног и рук не успевала занеметь от
длительного давления. Каждые пять минут тихо щелкал реле-автомат и я покачивался на воздушном
матрасе, как на волнах.
Три раза в день мне делали массаж. В палате появлялся молчаливый китаец. Маленький, субтильный,
с тонкой шеей и большим кадыком, он обладал невероятной для его сухого тела силой. Говорил китаец
низким, сухим голосом, словно забыл откашляться, прежде чем начать говорить. Он приехал из Тибета, где
более тридцати лет занимался гирудотерапией, траволечением, иглоукалыванием и знал множество видов
массажа, включая древнейший вид китайского массажа Гуаша с использованием небольшой пластинки. Он,
словно кудесник, колдовал надо мной, и каждая клеточка уставшего от неподвижности тела отзывалась
благодарностью на его манипуляции. Меня, словно беспомощную куклу, переворачивали на живот, и
сильные руки лекаря гнули и мяли неподвижное тело.
Дитте объяснил, что сейчас важно избежать развития контрактуры суставов. Говоря не медицинским
языком, конечности могло свести, скрючить, это бы вызвало сокращение лишенных движения мышц.
Затем всё тот же китаец втыкал по восемь игл с каждой стороны – от середины головы к височной
части. И по две иглы в мочки уха. Отмечу, что установка игл является довольно болезненной процедурой,
поэтому я мысленно пересчитывал их и с облегчением отмечал последнюю. Через десять минут, после
некоторого привыкания к иглам, китаец их шевелил, для того чтобы активировать воздействие. Затем через
двадцать минут он вводил еще по шесть игл в каждое плечо, предплечье, локтевой сгиб, запястье, кисть,
бедро, голень и стопу. Их также периодически он проворачивал определенным образом.
Сразу же после извлечения игл под кожу головы вводили инъекции какого-то препарата, в каждую
точку от только что убранных игл. Мне было назначено четырнадцать таких сеансов.
Постоянно болела голова, и обезболивающие инъекции были спасением. Приступы тошноты стали
реже. Челюсть по-прежнему оставалась неподвижной, и питание я получал через капельницы. Нестерпимо
хотелось, наконец, почистить зубы. Во рту было мерзко, словно восемь котов нагадили мне на язык. Слезы
бессилия душили меня, оставляя предательские разводы на щеках и подушке. Крайне угнетала пустота в
голове. Там был чистый лист. А в долгие часы безделья хотелось хоть чем-то занять мысли. Приходилось
