строить предположения, а порою и откровенно фантазировать на тему своего прошлого.
В эти дни я много молился. Обращался к Богу, чтобы он либо позволил жить полноценной жизнью,
либо забрал к себе. Для меня было прижизненной смертью влачить существование подобно овощу.
Том часто приходил, но ничего нового для себя в его монологе я не открыл. Этот человек был мне
симпатичен, к тому же он единственный, кто скрашивал мое одиночество. Дитте и прочие врачи оставались
в моем присутствии немногословными. А Том, он словно забыл повзрослеть и жил, бережно храня в себе
подростка, – шумный, эмоциональный, смешливый. Чаще всего он вспоминал события прошлых лет – как
мы познакомились, как предавались разгульной жизни, когда были моложе. Я хмуро слушал его словесный
поток. Не покидало ощущение, что меня водят за нос, и всё ради денег. Другого объяснения я не видел.
В памяти по-прежнему ворочалась отвратительная серая пустота. Растерянность и подавленность
вошли в мою жизнь, распаковали вещи и всем своим видом дали понять, что они со мной надолго. Я знал,
что пессимисты лечатся дольше, их сомнения продлевают сроки восстановления, и всячески пытался гасить
в себе раздражение, которое вызывало практически всё происходящее вокруг.
Интимный уход медсестер вызывал чувство крайней неловкости. Было невыносимо стыдно
осознавать, что мне меняют памперс и я, словно несмышленый младенец, справляю нужду под себя.
Одна из медсестер – Анна – была постоянно сидящая на диетах белобрысая шведка, с короткой
стрижкой на вьющихся волосах, впрочем, вполне милая и добродушная. Внешность у Анны была
невзрачная, лишь серо-зеленые глаза светились добротой из-под белых ресниц. Именно она дежурила в тот
день, когда я пришел в сознание. Ей было слегка за сорок. Мужа не было, и жила она в Чарльзтауне в
двухкомнатной квартире со старенькой больной мамой. Это то немногое, что я успел о ней узнать из
телефонных разговоров, которые она иногда допускала в моем присутствии.
Вторая – тридцатилетняя Наоми родом с острова Барбадос – имела пышные формы, грудной
хрипловатый голос и чуткие, как у лошади, ноздри. Передвигалась она, соблазнительно виляя бедрами. Ее
миндалевидные глаза всегда выражали томность и скуку. Женщина щедро обводила их черным
карандашом, отчего они напоминали рыбок, развернувших свои хвостики к вискам. Разговаривая, она
самым кончиком языка, словно невзначай, облизывала губы. От Наоми за версту веяло страстью и
темпераментом, словно она прихватила с собой в Америку горячее солнце своего южного экзотического
острова. Даже на меня, неподвижного инвалида, она то и дело бросала свой призывный взгляд. Думаю,
можно не уточнять, чей уход меня смущал больше.
53
В один из дней Том как всегда развлекал меня байками из своей жизни. Его бас рокотал по палате,
эхом отскакивая от пустых больничных стен:
– Помню однажды, я тогда тусовался с парнями из компании Артиста. Мне было лет двадцать пять,
может чуть больше. Сидим на набережной, любуемся, как из Логана взлетают и садятся самолеты. Само
собой, мечтаем, что когда-нибудь и мы улетим из Америки, куда глаза глядят. Одним словом, умираем от
тоски. И тут я, понимая, что надо как-то спасать вечер, предлагаю: «Значит, так! Давайте, кто познакомится и
приведет сюда самую страшненькую девушку, тому мы скидываемся на ящик пива! Сбор через два часа».
Дубль, прозванный так за рост двести два сантиметра, возмутился: «Да на фига нам нужна страшная?» Я
ответил, что приводить красивых уже не оригинально. Остальные парни поддержали затею. За пару часов
мы обшарили весь Чарльзтаун, заглядывая в лица встречающихся на пути девушек. В итоге каждый привел
свою! Лица этих созданий светились благодарностью, в своем кокетстве они похорошели процентов на
тридцать, как минимум! Представляешь, как мы подняли их самооценку? Победителя выявить стало
чрезвычайно сложно. И тут подъехал я с дамой неопределенного возраста, обитающей всегда в пивных
возле Южного вокзала. Я ее присмотрел, еще когда подрабатывал извозом. Тогда часто приходилось
мотаться по всему городу. Там я ее и обнаружил в этот вечер. Она безобидно дремала, сидя на дубовом
сидении здания вокзала. Голова ее запрокинулась на стену, рот приоткрылся, обнажив перфорацию редких
передних зубов. Я невольно залюбовался своей находкой, потирая руки в предвкушении победы. Так вот,
моя протеже была счастлива составить мне компанию и беззастенчиво дарила улыбки разглядывающим ее
парням. Вне всяких сомнений, победа была за мной. Так эта деваха с нами потом еще сутки пила
проставленный победителю ящик пива. Эх, какими вкусными были те годы! Джаз, рок-н-ролл, кокаиновые
вечеринки! Даже в шампанском тогда было больше пузырьков! А знаешь, Дэн, в чем прелесть создавшейся
ситуации? А в том, что я могу тебе по второму разу рассказывать то, что ты уже от меня слышал, а ты даже
не можешь мне рот заткнуть. Хотя, если быть точным, в прошлый раз рожа на меня смотрела совсем другая.
Я слушал его и завидовал. У него целый архив пережитых эмоций, воспоминаний, которые согревают
людей и идут рядом по жизни. А что мог бы ему рассказать я – человек без прошлого?
Его бас гудел и гудел. Я периодически терял нить истории, погружаясь в собственные размышления,
затем вновь возвращался к нескончаемому монологу моего неугомонного посетителя.
– … нет, Стелла была чудесная женщина, собственно, она есть и сейчас, да продлит Господь ее дни.
Но она была просто зациклена на порядке! В доме была такая чистота, что мухи поскальзывались! Она даже
курила только через мундштук, чтоб руки не пахли табаком! А какой у нее был голос! В общем, в ее доме я
чувствовал себя Гекльберри Финном.
После Стеллы у меня появилась Джина. У той был сумасшедший брат. Он всегда носил с собой
блокнот и карандаш. И в эту книженцию в два столбика заносил имена знакомых ему людей. Слева были те,
кто ему нравится, а справа – те, кого он планирует убить. Джина, конечно, не стала меня предупреждать о
наличии такого кадра в их доме. И в первый же мой визит брат вежливо пожал руку, представился и
уточнил, как правильно пишется мое имя. Я помог ему записать слово «Том» в самом низу правого столбца.
После этого он радостно поведал, что убьет меня в следующий четверг. Как тебе такой родственничек? Его
сардоническая улыбка первое время мне даже по ночам снилась.
У следующей была собачка, с которой она носилась, как кошка с мясом. И что самое мерзкое, эту
собачонку укачивало в машине, словно барышню! За полгода она обгадила мне каждый сантиметр салона.
