– Ну Маш, ну что опять такое… – как вдруг осеклась.
На кухне был кто-то еще. Двое. Андрей – радостно и тревожно стукнуло сердце. Неужели Андрей наконец-то пришел со своей чертовой работы? Андрей и Димка, они часто заходят вместе… Ленка испуганно заморгала и запахнула халатик у горла рукой, ну вот еще, Димка зашел, а она такая расхристанная…
– Ленка, – сдавленно сказал сидевший на табурете у стола человек.
Это и вправду был Димка, какой-то изменившийся, постаревший Димка. Но второй не был Андреем. Второй, высокий и как будто слишком резко очерченный, в ковбойской куртке и сапогах, он стоял у окна. Хотя лампа светила ему в лицо, Ленка почему-то видела лишь силуэт. Она стала плохо видеть по ночам, странно – вроде бы куриная слепота проявляется с детства и усиливается не ночью, а в сумерках…
– Дима, это ты? – неуверенно спросила Лена. – Подожди, я сейчас чай поставлю. А где Андрей?
– Иди спать, мама, – негромко, но твердо попросила Машка, стоявшая рядом с Димой в своей детской пижамке со слониками. – Я сама чай.
– А как же?
Но тут Лена поняла, что ей действительно сильно, просто до ужаса хочется спать. Зевнув, она приветливо кивнула Диме, пробормотала:
– Ну вы тут как-нибудь сами, – и побрела обратно в спальню, придерживаясь за стену рукой.
Ноги отчего-то заплетались. А в остальном все было хорошо. Вот только Андрей не пришел – жалко…
Тезей давно знал, что никакой он не герой. Какой там Минотавр – он и с норовистой коровой бы не справился. Он боялся, как все, и даже больше всех, потому что лучше понимал, чего и почему боится. Но здесь, на этой знакомой кухне, когда включился свет и из коридора вышла Ленка – или не совсем Ленка, или совсем не Ленка, – страх отчего-то кончился. «Может быть, – подумал он, – с Хантером так же? Может, когда-то давно он испытал столько страха, что теперь страх в него просто не лезет, не укореняется, не приживается, как на нем самом не прижились выплеснувшиеся из убитой старухи колонии омний?»
Но как раз Хантер подошел к бару – был у Летарова неплохой бар, – вытащил оттуда бутылку «Чиваса» и, отвинтив крышку, шумно отхлебнул. Потом оглянулся на девочку. Машка стояла у подоконника и дышала на стекло. По стеклу от дыхания расползалось мутное пятно, хотя на улице было и не холодно. Надышав пятнышко размером с ладонь, Машка нарисовала на нем пальцем картинку: двое больших человечков, головы – кружочки, руки-ноги – палочки, и между ними человечек поменьше. Так обычно совсем маленькие дети рисуют себя с папой и мамой. Сквозь палочные руки, ноги и головы проступила освещенная луной ночь.
– И давно у вас так? – спросил Хантер по-русски без всякого акцента.
В другое время Тезея бы это удивило. Сейчас неожиданные способности проводника он воспринял, как данность, – еще одна капля безумия в этом безумном мире.
– Много дней, – ответила Машка.
Нарисованные человечки медленно исчезали вместе с пятном влаги, но Тезей знал – они остались там если не навсегда, то надолго. Достаточно лишь снова подышать на стекло. Жаль, что в жизни все не так…
– Мама думает, что это один день. Но я знаю, что много, просто одинаковых.
«День сурка», – подумал Тезей, едва удерживаясь от глупого смешка.
– А это точно твоя мама? – хрипло проговорил Хантер.
Машка вскинула голову. Сначала Тезей подумал, что она плачет, но глаза у нее были сухие, только блестели подозрительно ярко.
Сам он от такой мамы на край света сбежал бы или еще дальше. Лицо осталось Ленкино, хотя и увядшее, съежившееся, как нераскрывшийся бутон шиповника. Щеки впали, почернели губы, остро выпятились скулы – и все же лицо было нормальное, человеческое, не считая затянутых беловатой пленкой глаз. Но вот от шеи и дальше… несмотря на то, что она быстро запахнула халат, Тезей успел заметить расползавшиеся по телу серо-зеленые пятна проказы.
– Не мучай ее, – тихо попросил Тезей.
– Это мама, – упрямо набычившись, заявила Машка. – Просто она болеет. Ночью. А днем папа их всех лечит. Но ночью он устает, и еще ему надо говорить со мной, поэтому ночью все больные.
Она протопала к мультиварочной плите и включила чайник. Мультиварка послушно бикнула, нагревая воду.
Машка обернулась, морща лоб.
– Дядя Дима, вы малиновый любите, я знаю. А вам какой? – вежливо спросила она, обернувшись к Хантеру.
– Дядя Ричард не будет пить чай, – быстро ответил за него Тезей.
Лучше охотнику эту воду не пить, пускай и кипяченую. Лучше бы ему вообще ни к чему в этом городе не прикасаться. Впрочем, входя в квартиру, Хантер предусмотрительно натянул перчатки – будто вор, собиравшийся обокрасть и задушить хозяев. Знал, что их тут ждет? Догадывался?
– Дядя Ричард будет пить виски, – широко улыбнувшись, поддержал его охотник и плюхнулся в кресло. – Ты ведь не против, малышка?
Девочка сердито нахмурилась:
– Я не малышка. И это папино кресло.
– А папа часто приходит?
По лицу Машки пробежала тень – словно облако, закрывшее солнце.
– Папа вообще не приходит. Он очень занят. Ему надо всех лечить. Всех… – она на секунду замолчала, как будто подбирая правильное слово, – всех держать.
– Держать? То есть удерживать? От чего?
– Нет. – Девочка мотнула головой. – Просто держать.
Мультиварка пискнула и выдвинула чашку с чаем на подносе. От чашки сильно и сладко пахло малиной, как в огороде у Димкиной бабушки, когда несобранные ягоды уже раскисали на солнце и шлепались на землю, размазываясь бордовой кашицей.
Тезей взял чашку и сделал глоток.
– Как ты это делаешь? – спросил Андрей.
Было поздно. Слишком поздно. Дмитрий научился читать по губам, но сейчас уже не могло помочь ни чтение по губам, ни пляски с бубном на площади, ни массовые гекатомбы. С каждым днем становилось все хуже: хуже военным, оборонявшимся от шедших волна за волной химер, хуже гражданским, которым запретили выезд из города, хуже всем. Но хуже всего ему, Дмитрию. Он уже давно понял, что слышит только зараженные генботом организмы. Казалось, вот бы оно, спасение, – убраться в Москву, в Питер, да хоть в Сан-Диего, где не было никакой эпидемии омний, где не было даже пробирок с чертовым вирусом. И – блаженная тишина. Но шел месяц февраль, а вместе с ним с запада и с севера шли химеры.
Химеры были безмозглыми тварями, иначе обогнули бы город с юга. Но они перли именно с севера, из Приокско-Террасного, из-за реки. Будь они людьми, можно было бы сказать, что в Приокско-Террасном у них база. Их расстреливали с воздуха, их жгли напалмом и лазером, их травили такой страшной химией, что горожанам приходилось выходить из дома в тех же самых чумных – точнее, омниевых – респираторах и выданных военными противогазах.
