Но твари перли и перли, сквозь минные поля, сквозь мотки проволоки, магнитные ловушки и пулеметную стрельбу. Части андроидов отступали от Серпухова. Только река еще хоть как-то удерживала наступление химер, но то, что вылезало из нее, легко прорывалось сквозь линии обороны и издыхало уже прямо на городских улицах, порванное пулями и иссеченное огнем. Туда же валились крылатые, сбитые ПВО твари, в своем падении иногда поджигая дома. Это было как в книжках про Вторую мировую – на крышах дежурили патрули, только тушили они не зажигательные бомбы, а трупы летюг, змееносцев, гарпий и вилий.
Снег стал черным и пах гарью и едкой химией. Группки людей перебегали от одного институтского корпуса к другому, швыряясь камнями, арматурой и палками в уцелевшие стекла: так они мстили биологам, обрушившим на них несчастье, мстили мелко, злобно и совершенно бессмысленно. Из окна лаборатории на восьмом этаже НИИ Дмитрий видел сплошную линию огня – это военные подожгли реку. Языки пламени взлетали вверх, до низких туч, на их фоне проступали изломы зданий и обглоданные стволы деревьев, и город казался одним из кругов ада – не ледяным, а огненным. Время льда еще не пришло. Но скоро огонь погаснет, и тогда…
А главным был гудевший в ушах непрерывный, неумолчный набат. Все химеры были заражены генботом, и музыка их жизни – и смерти – медленно, но верно сводила Дмитрия с ума. Пока твари не прорвались в город, звуки хоть как-то глушило расстояние. Но когда они окажутся близко…
Вечерский сбежал две недели назад, при первом известии о приближении химер. Смылся на вертолете с охраной. И Дмитрия, своего вундеркинда, своего «биохакера», прихватить хотел, только Дмитрий спрятался в подвале. В институте были большие, разветвленные подвалы на несколько уровней, прямо бомбоубежище на случай Третьей мировой. Он прятался там два дня, и Вечерский убрался несолоно хлебавши. А Андрей, невозмутимый, словно покойник на собственных похоронах, сидел сейчас на подоконнике, дрыгал ногой и спрашивал:
– Как ты это делаешь?
…Тогда, у мерзкой, наполненной ведьминым студнем ямы, Дмитрий не убил омний. Он испугался. Приказ «умрите», как выяснилось, слишком тяжелый приказ, чтобы отдать его даже бессмысленной и ядовитой клеточной массе. Можно прихлопнуть впившегося тебе в руку комара. Можно отравить тараканов. Можно даже убить человека. Но когда ты слышишь музыку жизни, такую сильную и полную, в ушах, заставить ее замолчать страшно. Он, внутренний Дмитрий, съежившийся в маленьком оставшемся ему закутке сознания, отчаянно заметался в поисках выхода. Ему хотелось, чтобы омний не было. Чтобы они превратились во что-то безвредное. Сухостой, бурелом, чертополох. И отчего-то ясно вспомнился бабушкин малинник, сначала осенний, безлистый, раскисший и черный, а затем, еще четче, летний, гудящий мухами и пчелами, с зелеными зубчатыми листьями, налитыми соком ягодами и сладким, знойным, плывущим над кустами запахом…
Когда Дмитрий открыл глаза, посреди зимнего снежного луга, на дне ямы, зеленели кусты малины, покрытые сочными красными ягодами.
– …Ты мог бы убить их, – говорил Андрей, болтая ногой и глядя на него выпуклыми черными глазами. – Мог бы убить моргановских химер, мог бы превратить их во что-то безвредное. Я знаю. Вечерский пытался скрыть, но я все знаю.
Его губы немо шевелились, беззвучно выговаривая слова, а в голове Дмитрия – бом-бом-бомбом – гудел набатный колокол. Пламя над рекой взметнулось ярче, огненной лентой отразившись в глазах сидевшего на подоконнике человека. Его халат был в мерзких серо-зеленых пятнах, или так просто казалось от переменного освещения? Институтский резервный генератор пахал едва-едва. Электричество включалось на пару часов в день, бесперебойно снабжались энергией только самые нужные установки: «кельвинаторы», ламинары с обратной тягой, комнаты с инкубаторами и центрифугами.
– Неважно, как ты это делаешь, – улыбнулся Андрей и закашлялся.
Из его рта вылетели алые брызги, замарав и без того грязный халат. Заметив взгляд Дмитрия, он снова улыбнулся и кивнул.
– Да. Я тогда не вколол себе генбот, потому что так и не заразился, – сто раз проверял кровь, омний ни следа. Зато ввел их себе сейчас. Я помню – третий день.
Румянец на его щеках не был отражением огня, терзавшего город. Он сгорал от собственного внутреннего жара. Омниевая лихорадка, второй день – холодно и отстраненно отметил Дмитрий, навидавшийся этих симптомов. Блеск в глазах, пятна на щеках, убыстренная речь, затрудненное дыхание. Все признаки налицо. Подняв руку, он прикоснулся ко лбу Андрея. Лоб был горячий. Летаров не отодвинулся, продолжая улыбаться. Из десен его сочилась кровь, неприятно розовя зубы.
– Третий день, я помню. Когда я буду умирать, вколю себе вирус. Может, и мне повезет?
Дмитрий мог бы напомнить, что его случай – единичный, что все остальные, получившие генботовую вакцину на третий день болезни, умерли. Но он не стал напоминать. К чему? К чему говорить, что никого Андрей, скорей всего, не спасет, что лучше бы он шел домой и провел последние дни с Ленкой и со своей ненаглядной Машкой? Каждый сам делает свой выбор. Дмитрий развернулся и зашагал прочь из лаборатории, навстречу усиливающемуся набату.
У чая был вкус и запах малины. Горячий отвар обжег язык – мультиварка постаралась на славу. Тезей отставил чашку, положил руки ладонями вверх на стол и глухо сказал:
– Кажется, я начинаю понимать.
Он действительно начинал понимать, хотя, конечно, требовалось еще связать в одну логическую цепочку шатающихся по городу омниевых умертвий, Машку, Андрея и ту ямку в песочнице – но в голове уже что-то мелькнуло, словно белый корень на дне раскопа.
Подняв глаза, Тезей посмотрел на Машку. Девочка стояла у дверей кухни, лицом к ним и спиной к коридору, как будто защищая от них то, что лежало сейчас в спальне и притворялось ее матерью.
– Маша, нам очень надо поговорить с твоим папой.
Шмыгнув носом, Машка угрюмо спросила:
– Зачем?
– Нам надо узнать, как он всех… лечит и держит. Понимаешь? Чтобы мы тоже смогли лечить и держать.
Девочка встрепенулась:
– Вы поможете ему? Чтобы ему было легче?
– Одному всегда нелегко, – некстати встрял Хантер.
– Мы поможем, – не обращая на него внимания, кивнул Тезей. – Мы будем держать вместе с ним, если потребуется. Нам только надо знать, как.
Машка несколько секунд смотрела на него недоверчиво – а потом, наверное, все же поверила, потому что широко и светло улыбнулась и, хлопнув в ладоши, умчалась в прихожую. Как выяснилось, за лопаткой.
