— Я до сих пор не могу прийти в себя от удивления. Это великолепно! Вы знаете, что у нас на фирме для топ-менеджеров принята бонусная система премирования? Ну, так вот, известный процент от заключенной сделки украсит ваш счет в банке. Да, кстати! Я не очень люблю одиноких гостей, если это мужчины, разумеется, так что появляйтесь с супругой, хотя… мне что-то такое говорила Айрин, впрочем…
— Не беспокойтесь, я появлюсь в обществе милой дамы, — заверил его Флетчер, честя про себя длинный язык секретарши и легкомысленно рассчитывая, что Сандовал, как это иногда бывало и раньше, представит его какой-либо из своих многочисленных очаровательных подружек.
Спустя пять минут эта идея ему уже активно не нравилась. Заявиться на ленч к хозяину со знакомой Сандовала, учитывая его славную репутацию, пожалуй, не лучший вариант. Решить проблему кардинально за два оставшихся дня едва ли реально, и тем не менее, что-то экстраординарное нужно, просто необходимо предпринять.
Он продолжал неподвижно сидеть на своем балкончике, перебирая варианты решения этой проблемы, которых, увы, было очень немного. Сверху едва слышно доносилась музыка, на сей раз что-то совершенно незнакомое: рояль и альт, нет, скорее все же виолончель. Неожиданная идея осенила его. Еще вчера он ни за что не решился бы на подобный шаг, но прошедший день в корне изменил все вокруг и, главное, его самого.
Выйти из дому и в ближайшем магазине купить бутылку легкого белого калифорнийского вина было делом нескольких минут. Он на секунду замер перед дверью с протянутой к кнопке звонка рукой, вспомнил себя вчерашнего и решительно нажал ее.
Дверной глазок заслонила тень, и он, опережая вопрос, достаточно громко и внятно произнес:
— Это нижний сосед, не беспокойтесь…
— Простите, я, наверное, вам мешаю. — Она стоит на пороге в простеньком аккуратном домашнем халатике.
— Нет-нет, это вы простите меня, я по-домашнему, без предупреждения… У вас есть сыр?
— Есть, по-моему. — Соседка недоуменно смотрит на него округлившимися от удивления глазами.
— Понимаете, у меня был очень тяжелый день, а тут музыка, а включаете вы, к сожалению, так тихо… если вы не против…
Он замечает нерешительность в ее глазах, и желание побыть с нею хотя бы час кажется ему самым важным в жизни. «Да соглашайся же!» — почти кричит он про себя.
— Вы любите классическую музыку? Это сейчас такая редкость… — Она отходит в сторону, приглашая Флет-чера пройти в комнату.
Вино придает краски ее лицу. Она с увлечением рассказывает о композиторе и исполнителях. Пластинки виниловые, звук настоящий, и легкое потрескивание живо напоминает ему детство. Они не заметили, как пролетело время, спохватились, когда бутылка опустела.
— Боже, мы выпили целую бутылку! — Она забавно всплеснула руками.
— Да, страшные алкоголики. Целая бутылка сухого вина за вечер. Просто невероятно, как классическая музыка располагает к легким винам.
— Представляю, что вы пьете под джаз или под тяжелый рок.
— Наверное, надо пить водку с томатным соком. — Он улыбается.
— А наш валторнист пьет коньяк и говорит, что именно от него звук становится мягче, это так забавно. Серьезный человек и, словно школьник, прячется от дирижера.
Спустя полчаса Флетчер уже сидел перед телевизором в своей квартире и слушал новости. Очередная полицейская сводка о перестрелке у доков, два десятка дорожных происшествий, забастовка на фабрике… В сердцах заметил: «Да перестреляли бы друг друга, всем спокойнее бы жилось».
Утром гладко выбритый стоял перед зеркалом, выбирая костюм. Остановился на темно-синем с едва заметной вертикальной полоской, который раньше недолюбливал за консерватизм. После вчерашнего разговора в ателье его взгляды и в этом вопросе претерпели некоторые изменения. На новостном канале диктор, захлебываясь слюной от эмоций, комментировал ночные события: бойня, гангстерская война, возвращение в двадцатые годы прошлого века. Только из полицейской сводки, уже сидя за рулем, узнал, что в результате целого ряда перестрелок погибло по меньшей мере несколько десятков самых известных в криминальных кругах лиц: мафиози итальянцы и колумбийцы, отпетые бандиты и крупные наркокурьеры из негритянских районов, пострадали даже малоизвестные рэкетиры, держащие в страхе китайские кварталы.
Флетчер попросил Айрин никого не пускать в кабинет и отключил телефоны. Странное чувство охватило его. В пришпоренной памяти удивительной чередой прошли события последних дней: инсульт шефа и молниеносный отъезд Капрезона, перипетии с хозяйской машиной, успешное подписание столь важного договора, а теперь это жуткое кровопролитие…
В оцепенении просидел он минут двадцать, потом вышел в приемную и, стараясь ни о чем особом не думать, обратился к секретарше, которую все еще про себя называл «секретаршей шефа».
— Айрин, вы не узнавали, как дела у шефа?
— Я звонила, — голос ее звучал несколько приглушенно, как-то виновато, — он все еще в глубокой коме, и врачи пока воздерживаются от комментариев.
— Да, все это печально. Спасибо, что держите в курсе дел. Нужно поддержать семью, ведь вы с ними в приличных отношениях. Когда будете говорить с его супругой, передайте и мои пожелания скорейшего выздоровления, или… Вы знаете, я, наверное, поеду туда, ну, в этот госпиталь, сам.
Решение было спонтанным, а потому и совершенно искренним. Переговорить с Сандовалом было делом одной минуты. Работа по новому проекту кипела, особой нужды в его присутствии не было, и он впервые в жизни воспользовался машиной фирмы.
Госпиталь поразил его. Сначала он потерялся в огромном холле, где суетились люди в белом и зеленом. Кого-то везли на носилках, кто-то настойчиво искал доктора, который вчера принимал пациента с политравмой… Темнокожий полицейский, огромный, добродушный, с полными губами и глазами навыкате, взирал на эту суету с привычным спокойствием ветерана и на его вопрос молча указал направление. Получить интересующую информацию оказалось делом достаточно легким. И вот он уже разговаривает с лечащим врачом — миловидной женщиной средних лет, которая терпеливо пытается втолковать ему, почему проводимое лечение пока не приводит к желаемому эффекту.
— А можно хотя бы, ну, не поговорить, разумеется, но пусть побыть рядом…
— Да, конечно, только недолго, пойдемте, у меня есть несколько свободных минут. Коридоры госпиталя показались бесконечными.
— Вот мы и пришли, — наконец сказала доктор.
За полупрозрачной стеклянной дверью и пластиковой занавеской, на очень чистой функциональной кровати, с десятками разных проводков… Флетчер с неожиданной болью всматривается в ставшее пугающе незнакомым лицо человека, который так долго руководил его работой и по каким-то причинам не дал ему должность всего каких-то несколько десятков часов тому назад… Понимание того, что шеф ни при каких обстоятельствах не вернется к работе, а, вероятнее всего, умрет в ближайшие дни, отозвалось в душе, задев какие-то неожиданно очень чувствительные струны. Он и сам не мог представить, что огорчение будет столь искренним и глубоким…
