Может, заболел Верещагин булемией? Есть такая болезнь. Умнет человек дюжину бифштексов и мечтает: «Мне бы еще антрекотик!»
Бродит Верещагин по залам Бэллиной души, и, какую дверь ни тронет, та услужливо распахивается. А ему мерещатся тайники. «Нету тут, дурак, никаких тайников», – говорит он себе. «Знаю, что нет, – отвечает он себе. – Еще не хватало, чтоб были». Но все-таки ищет. Что ему надо?
Однажды в начале зимы гуляли они за городом и наткнулись на речку, покрытую тонким, еще опасным льдом. Идти к мосту было далеко, Верещагин сказал: «Рискнем перейти по льду?» И тогда девушка Бэлла побежала первой, чтоб если на пути встретится совсем непрочный лед, так чтоб провалилась и погибла она, Бэлла, а не он, Верещагин.
В другой раз поздним вечером раздался звонок в дверь, Верещагин открыл и увидел Бэллу, которую не ждал в этот вечер. В руке у нее – сеточка, в сеточке – кастрюля. «Ты чего?» – спросил Верещагин. «Я сварила тебе борщ», – сказала Бэлла и, поставив кастрюлю в прихожей, повернулась уходить. «Подожди! – закричал потрясенный Верещагин. – Побудь хоть немного». – «Нет, – ответила Бэлла. – Я просто не хочу, чтоб ты питался всухомятку». И ушла.
«Что со мной творится? – подумал Верещагин, наевшись борща. – Счастье само идет мне в руки, а я почему-то не могу быть счастливым. Такая замечательная девушка и так меня любит!.. Ну, хорошо, задам еще один вопрос – вот с этим Витькой мне все-таки что-то неясно, задам, она ответит, и все, – ее душа у меня как на ладони, наступит счастливая жизнь, и я смогу снова заняться институтскими делами, которые совсем забросил. Сейчас в институте я чуть ли не на самом плохом счету, но это ничего; говорят, директор назвал меня за глаза бездельником, но и это ничего, это временно, еще один вопрос, Бэлла станет частью моей души, и уж тогда я начну работать так, что директор опять подбросит кверху свои чугунные брови. Еще только один вопросик… Господи, да ведь и так она все рассказала, зачем я мучаю ее и себя, мне бы радоваться и ликовать, ведь такая самаялучшаянасветедевушка!»…
Верещагин погасил свет, лег на диван и впервые в жизни мысленно обратился к небесам. Он ничего не просил. Он просто поделился с Всемогущим своей радостью, рассказал Всеведущему о том, что ему удалось встретить обыкновенную девушку, которая необыкновенно полюбила его, и это, как он, Верещагин, думает, не обыкновенная случайность. Надо полагать, что они были предназначены друг другу судьбой, – надо же, как повезло!
Поговорив так с небесами в одностороннем порядке минут, примерно, десять, Верещагин уснул, и спалось ему легко, потому что он ни о чем не просил Вседержителя, ничего не выклянчивал. Его обращение к Промыслителю было песней радости, а не прошением: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» – обычно к этому сводятся все молитвы, нищенским смыслом своим они унижают достоинство человека и огорчают Создателя, вынужденного думать, слушая вымогательства эти: «Не получились они у меня по образу и подобию моему».
Верещагинский же разговор был приятен небесам и не остался без последствий. Сон нашего героя был удивительно глубок. Он ни разу не пошевелился за всю ночь, и на рассвете не шевельнулся, и утром лежал без движения, и все, что произошло в природе за это время, произошло без его участия.
64
Солнце не торопясь вылезло из-за горизонта и распрямило свои лучи во всю длину. Оно освещало Землю без помех. Даже придирчивый глаз неудачника не смог бы найти на небе ничего, кроме голубизны.
Солнце взобралось по лазурному взгорью довольно высоко и остановилось как раз напротив верещагинского окна. Оно стало бить в него лучами – сильно, как из пушки. Прямо Верещагину в лицо.
Но тот спал и видел во сне ночь. И на старания ближайшего к нам светила никак не реагировал.
Есть шутники: они звонят посреди ночи незнакомому человеку и рассказывают анекдот. И потом хохочут, говоря приятелям: «Он послал меня к черту и бросил трубку, у него совсем нет чувства юмора!» И снова набирают случайный номер, надеясь найти посреди ночи слушателя с чувством юмора. Они не понимают, что у сонных людей этого чувства никогда не бывает. Даже под дулами ружей человек может шутить и смеяться, но сон – такая трудная, серьезная и вдохновенная работа, что даже самого неутомимого остряка охватывает прямолинейный гнев, когда его отрывают от этого важного дела.
Но Солнце било своими лучами в лицо Верещагину не ради шутки. Оно выполняло задание. Светилу было поручено вызвать у Верещагина вещий сон.
Вот оно и старалось вовсю. Очень долго. Стояло и било. Прохожие на улицах уже начали задирать головы, говоря друг другу: «По-моему, солнце что-то не двигается…» – «Да, знаете, мне тоже так показалось…»
А Верещагин спал. И сна не видел. Люди нервничали. Светило стояло. Оно не могло уйти, не выполнив задания.
В конце концов ему все ж удалось добиться своего: сон Верещагину явился. Сделав дело, Солнце двинулось дальше. Люди облегченно вздохнули.
Маленький-маленький сон-вещун. Сон-прием. Сон-указание. Очень радостный сон из двух цветных пятен – красного и голубого.
Голубое пятно находилось в центре, а красное жило на обочине и мечтало выпихнуть из середины голубое. Но для этого нужно было приблизиться к нему незаметно. И вот красное пятно пошло на обман: оно стало двигаться вокруг голубого вроде бы кругами, а на самом деле по спирали. Спиральный путь – самый хитрый: движения много, а приближения – чуть-чуть. Эта диспропорция между обилием движения и ничтожностью приближения когo угодно собьет с толку, лишит бдительности, убаюкает. Однако до поры до времени. Обман, сколько бы он ни длился, когда-нибудь да обнаружит себя. И не в могуществе добрых сил здесь дело, такова природа самой лжи, таков закон ее жизни. Не правда побеждает ложь, ложь сама убивает себя. Ложь пожирает собственный желудок, насыщaя его. Век лжи может быть долгим, но никогда вечным. Ложь – это нестойкая модификация правды, правдой не являющаяся. В конце концов она выходит боком самой себе.
Так случилось и на этот раз. Красное пятно вертелось, вертелось, половину себя растеряло по дороге, километры по кругу навертело, а по прямой приблизилось миллиметров на пять. И тогда наступил момент саморазоблачения. Эти маленькие пять миллиметров вдруг стали очевидными и даже вопиющими, а лживые километры обманного пути забылись, от них не осталось следа. Такова природа лжи: не совершать полезной работы – в конечном счете остаются лишь пять миллиметров прямого пути к цели, их можно измерить и сосчитать, их пять, они – есть, а сколько обманных кругов, никто не знает, их нет, они – забыты, они – обман.
Голубое пятно, распознав приближение, засверкало бриллиантовыми искорками, а красное, увидев, что его обнаружили, расплылось в огромную кляксу, став при этом зеленым.
