Дяди Коли в комнате не было. У Бориса дрогнули и искривились губы. Гад! Ведь впереди целый день. Значит ему все равно, пусть подыхает племянник! Ну, нет, не будет этого. Дядька пропивает вещи, а он, Борис, станет их продавать, чтобы добыть денег на хлеб. Он оглянулся и сразу обратил внимание на опустевшую стену. Там еще утром висела картина Перова «Охотники на привале». Ее любили и Борис и сам дядя Коля. А теперь он и ее унес, чтобы пропить.
Взбешенный Борис поддел ногой стул, на котором накануне сидел дядька. Колебаний больше не было. Ему остается только выбрать вещь на продажу.
Под кроватью дяди Коли он заметил туфли, немножко поношенные, но это даже лучше, не будет подозрений. Борис завернул их в газету и сунул под рубашку. Затем бесшумно выскользнул из комнаты.
Возвратился он часа через полтора, на ходу откусывая прямо от буханки черного хлеба. Карманы его штанов оттопыривались. В одном была банка рыбных консервов, в другом — кулек с сахаром. В этот день Борис устроил себе настоящее пиршество.
Два дня в воздухе и три дня, проведенные в столице, показались Яше значительнее, чем несколько лет в Южноуральске. Пожалуй, так оно и было. До сих пор ему не приходилось покидать город и его окрестности. И вдруг сразу Москва! Да еще не как-нибудь, а по воздуху. Путешествие подружило его с Грачевыми. Подобно Ире, они внесли в его мир новую частицу тепла и света. Прощаясь с Яшей, Люба взяла с него слово, что он завтра же придет к ним в гости.
Едва очутившись в объятиях матери и торопливо рассказав ей о своих впечатлениях, Яша побежал к Ирине. Здесь он прямо захлебывался от восторга, рассказывая подробности полета и все, что видел в Москве. Ира увидела перед собой прежнего Яшу-фантазера, у которого самые обыденные события становились романтичными. Он, как наивный мальчик, еще не вполне верил тому, что действительно летал на самолете.
Но, рассказывая о Грачеве, Яша всячески старался умолчать о его дочери и ни разу не произнес имени Любы. Ему казалось, что знакомство с Любой бросает какую-то тень на его взаимоотношения с Ирой, что упоминание о завязавшейся дружбе с другой девушкой может обидеть Ирину.
От Иры он направился к Борису, но по пути забежал за Михаилом, Алешкой и Кузей. По дороге Яша каждому из них успел рассказать о своем приключении, каждый раз дополняя его новыми подробностями.
Михаила больше всего заинтересовал рассказ о метро. Он засыпал Яшу вопросами об устройстве станций, самодвижущихся лестниц, поездов. Его страшно удивляло, как это, несмотря на тяжесть многоэтажных домов, удалось прорыть туннель и он ни разу не обвалился.
Рыжий Алешка раскрыл рот и глаза, когда Яков принялся перечислять картины Третьяковской галереи.
— Завидую, — вздохнул Кузя. — Москва это еще что. А вот на самолете полетать — это да.
Вчетвером они вошли в подъезд, поднялись по лестнице дома, где жил Борис. Они принялись так барабанить в двери, что из других квартир стали выглядывать жильцы. Но Борис все не открывал. Друзья уже решили, что его нет дома, но вдруг услышали щелканье ключа, и дверь распахнулась.
Борис имел очень странный вид: взлохмаченные волосы, яркий румянец на щеках и осоловевшие, как после долгой бессонницы, глаза.
— Ты что, — удивился Михаил, — болен?
— А-а! — неестественно веселым голосом сказал Борис. — Это вы! Пролезайте в мою берлогу.
Яше сразу же бросилась в глаза еще более опустевшая комната. Исчезла картина «Охотники на привале», исчезло зеркало с комода, вместо трех стульев остался только один. Зато на столе красовалась целая батарея бутылок. У Яши как-то сразу пропала охота говорить о счастливых событиях в своей жизни. В этой комнате не было и намека на счастье.
— Устраивайтесь, кто где может. — Борис сделал широкий жест рукой и сам не сел, а плюхнулся на стул.
— Ты чего, Борька? — Михаил вплотную подошел к товарищу. — Ты же пьян.
— Не, — смутился Борис, — не выдумывай. Я… я просто так. Честное слово! Ну чего вы на меня уставились? Я тут с тоски подыхаю. По совести говоря, дядька не допил, а мне… Ну, мне просто интересно стало, какой у нее вкус-то. Проти-и-ивная! — Борис содрогнулся при одном воспоминании. — А зато мне весело. На душе полегчало. Яшке вон что, — в его голосе послышались упрек и раздражение, — он даже на самолете летал.
Друзья растерянно стояли вокруг стола, на котором в беспорядке сгрудились винные бутылки. Впервые они видели своего товарища (не Бориса, а вообще товарища) пьяным. Это всех их поразило одинаково.
— Эх, ты — вздохнул Алешка, — комсомолец.
— Дурак он, а не комсомолец, — подхватил Кузя.
— Ребята, — взмолился Борис, — я и сам не знаю, как это получилось. Просто любопытно было. Но я больше не буду, честное слово. Честное комсомольское!
— Он не будет, — вступился Яша. — Ну мало ли что может случиться с человеком.
— Вы только никому не говорите. Ладно?
— Ладно уж, — буркнул Михаил. — Но если еще раз такое случится — смотри, непоздоровится тебе. Увидела бы тебя Ира.
Бориса так и подбросило на стуле.
— Если вы ей хоть слово скажете, я… я не приду больше в школу. Плюну на все. Ясно? Уеду ко всем чертям, запросто.
— Пошли на реку, — сказал Михаил. — Хватит рассусоливать. Мы вот тебе сейчас ванну устроим.
Борис показался Яше совсем другим, незнакомым, что-то резкое изменилось в нем за эти несколько дней. Глаза его с упреком останавливались на товарищах, но вел он себя по-прежнему непринужденно, был весел, дальше всех нырял, пытался утопить Алешку, валялся на горячем песке.
И за все это время ни разу не спросил Яшу о его полете в Москву. Сам Яков оставался еще во власти своих переживаний и не особенно задумывался над поведением Бориса.
Все-таки самое значительное, самое важное впечатление от полета осталось внутри Яши невысказанным. Он оторвался от земли, впервые увидел ее из-под облаков, и пусть это походило на сон, но все же ощущение полета уже не покидало его ни на минуту. Грачев позволил ему взглянуть на механизмы, которые управляют машиной, большим летательным аппаратом, прототипом межпланетного корабля. И не есть ли это начало будущего стремительного полета в космическое пространство?
Многие люди, не бывавшие в воздухе, разочаровываются в своих ожиданиях, если впервые поднимаются на тяжелой транспортной машине: в ней спокойней и удобней, чем в мягком вагоне пассажирского поезда. Ощущения полета нет. Но фантазия Якова дополнила то, чего не дало само путешествие. И единственным человеком, кто понял все это, была Ирина.
