Хиллер и сам не заметил, как начал клевать носом. По ногам потянуло холодом. Тени у подножия скал стали еще гуще, часовые включили фонарики, и сумрак то и дело вспарывали узкие желтые лучи. Бассейны съела тьма, потом добралась и до забора с колючей проволокой, и до самой Зоны. Некоторое время Зона и тьма спорили, кто сильнее, но все же последняя победила, оставив противнице россыпь неверных сине-зеленых огоньков в развалинах завода и голубое зарево «ведьмина студня».
На небе высыпали звезды. Но их Хиллер уже не увидел – он спал.
* * *
На первый взгляд казалось, что девочка – девушка – спит. Но нельзя спать, плавая лицом вниз в парящей чаше источника. Если ты, конечно, не русалка или не амфибия, а девочка-девушка не была ни тем, ни другим.
Геллерт завороженно смотрел, как колышутся в воде ее волосы. Светлые, они теперь намокли и казались почти черными. Или это оттого, что наступил вечер, и все поблекло или, наоборот, налилось густой чернильной тьмой?
Светилось белым тело. Геллерту не хотелось приглядываться, он и так знал, что нежную кожу мертвой усеивают ссадины и синяки.
«Это аллергия, – сказал мертвым голосом Эрик. – Кто же знал, что у нее аллергия на „синьку“? Сосуды полопались… а потом она потеряла сознание и захлебнулась».
«Синька» – второе название «спайса». Может, и так. Может, у Виты действительно была аллергия, и синяки – просто полопавшиеся сосуды, а кровь и блевота в бассейне… нет, просто пена, серная вонючая пена.
Сам Геллерт проснулся под скалой. Судя по запаху и по дряни, залепившей подбородок, его вырвало. Болели отлежанная рука, щека и вообще половина тела. Он встал, пошатнулся, икнул, неверными шагами подошел к воде… и увидел Виту и остальных. Наверное, надо было что-то сделать: закричать, заплакать, убежать. Позвать на помощь? Но в голову лезли только дурацкие мысли, вроде того, что Вита была очень гордая, и ей бы не понравилось то, как они пялятся на нее сейчас – голую, нелепую и распластанную, словно лягушка в пруду. Геллерт сглотнул скопившуюся во рту горечь и поднял глаза.
На верхушках скал еще горел закат, но равнина уже засинела, и белой лентой тянулась дорога в город. А справа довольно далеко, виднелись темные заводские корпуса. Над ними желтым облаком стояли Дымы, не сдающиеся даже темноте.
– Надо что-то делать, – сказал Эрик и непонятно зачем посмотрел на Геллерта.
Джек и Джош молчали, в кои-то веки утратив сходство с бабуинами и оттого странно похожие на людей.
– Если решат, что это сделали мы, тебе ничего не будет, – продолжал Эрик, не отводя взгляда. – Ты еще мелкота. А нас будут судить.
Он был странно спокоен, только щека подрагивала.
– Папа этого не переживет.
Джек и Джош, дружно приоткрыв измазанные рвотой рты, заревели, как обиженные трехлетки. Так ревела Малышка, когда ей хотелось есть или нужно было поменять памперс.
– Твой отец во сколько выходит на смену? – спросил Эрик, по-прежнему глядя на Геллерта.
Тот переступил босыми ногами по колким камешкам и пожал плечами. Причем тут его отец?
– У него сегодня и завтра выходной. Работает сменщик. Заступает с девяти вечера. А что мы…
– Ты сможешь запустить печь?
– Печь работает непрерывно, – тихо ответил Геллерт, все еще не понимая.
Ветер дунул от расщелины, холодный и пахнущий серой. Мальчик задрожал. Темнота, белое пятно тела в воде – почему ее до сих пор не вытащили? – сосредоточенное лицо Эрика, его плечи, голые, обгоревшие на солнце… У Эрика всегда все было просчитано. Кажется, он начинал понимать.
– Мы положим ее в багажник. Джек и Джош знают, где в заборе дырка, там рабочие выносят реактивы. Протащим ее в дыру. Конечно, лучше бы твой отец нам помог, но если ему стукнет донести в полицию…
– Что ты… – хрипло выдавил Геллерт и, поперхнувшись, замотал головой. – Нет. Эрик, нет. Все же видели, как она уезжала с нами.
Эрик подошел к нему, легко и бесшумно ступая по камням, наклонился и заговорил, пахнув карамельным душком «спайса».
– Понимаешь, – серьезно сказал он, – дело об убийстве заводят, если находят труп. А если трупа нет, нет преступления. Такое у них правило. Я же готовлюсь на юридический. Я знаю.
«Мусорщик, – вспомнил Геллерт. – Мусорщик-мусорщик, они называли меня мусорщиком, а Эрик им запретил. Зачем?»
Ответа на вопрос у него так и не нашлось – ни в тот день, ни позже.
* * *
Привалившись к ребристому камню, Хиллер спал, и ему снился сон. Ему снились двое людей, один повыше, другой пониже, один стройный, другой – жилистый крепыш, но оба одинаково покрытые запекшейся грязью и коростой. Люди стояли на краю карьера. Сверху вовсю жарило солнце, в карьер спускалась разбитая гусеницами дорога. Справа от нее поднимался белый, растрескавшийся от жары откос, а слева откос был полуразрушен, и среди камней и груд щебня стоял, накренившись, экскаватор. Ковш его был опущен и бессильно уткнулся в край дороги. Ничего больше на дороге не было видно, только возле самого ковша с грубых выступов откоса свисали черные скрученные сосульки, похожие на толстые литые свечи, и множество черных клякс виднелось в пыли, словно там расплескали битум.
И еще здесь пахло Дымами. Дымов не было видно, потому что завод не работал уже двадцать один год, и воздух над карьером был чист и лишь чуть заметно дрожал от жара, но запах Дымов, неистребимый, въедливый, как кислота, никуда не делся. Дымами пахла земля, дорога, белый откос, ковш экскаватора, и люди на краю карьера тоже пропахли Дымами.
Один из людей, постройней и помладше, восторженно закричал, присел на корточки и обеими руками заколотил по земле. Затем вскочил, расстегнув все молнии, сорвал с себя куртку, и приплясывающей походкой двинулся вниз, к экскаватору. Он ничем не был похож на Эрика, и все же во сне Хиллеру ясно представилось, что это Эрик, что это он поет, и смеется, и вприпрыжку бежит вниз. И что это его, Эрика, хватает жадная пустота, притаившаяся в тени ковша, хватает, вздергивает в воздух и скручивает, как хозяйки скручивают белье.
Во сне Хиллер зажмурился. И тогда, сквозь сомкнутые веки, впервые заметил Шар. Шар лежал под дальней стеной карьера среди старых куч породы. Он был не золотой, а, скорее медный, тяжелый, тусклый, совсем не похожий на блестящую новогоднюю игрушку с гигантской елки, которую Хиллер всегда представлял, думая о Шаре.
Открыв глаза, Хиллер увидел, как второй сталкер отбросил флягу, сунул руки в карманы и тоже начал спускаться в карьер мимо страшных черных клякс, мимо насытившейся пустоты. Затем, увязая в рыхлой щебенке, он двинулся к Шару. Он шел и что-то говорил, и, хотя расстояние было огромным и Хиллер никак не мог услышать его, но все же услышал.
