Уильям встал и заходил по комнате.
— Помню запах мыла и картофельное пюре с комочками, которое нам давали, кажется, оно называлось толченкой.
— Что-нибудь о вашей матери? К тому моменту, как вы родились, я проработала в монастыре всего два года. Монахиням было запрещено учиться на акушерок до 1950 года, а значит, почти наверняка вас принимала я.
Уильям закрыл глаза и сжал пальцами переносицу.
— Есть еще кое-что.
Грейс подалась вперед, внимательно слушая.
— Продолжайте.
— Она пела мне, — задумчиво сказал Уильям и начал напевать про себя мелодию. — Слов не могу вспомнить, так обидно. Я почти слышу ее голос, что-то в ней было особенное…
— Особенное?
— То, как она говорила. По-другому, не как все остальные.
Он откинулся на спинку дивана и обхватил голову руками. Через какое-то время он начал тихонько покачиваться взад-вперед.
— Спи, дитя, покоем светлым… — пропел он.
Грейс оторвалась от своих записей:
— Мир земной объят.
Уильям поднял голову и улыбнулся:
— И пусть ангелы небесны…
— Твой покой хранят, — закончили они хором.
Грейс положила ладонь на руку Уильяма.
— Знаете, я всегда стараюсь относиться к девушкам по-доброму. Пытаюсь, насколько могу, хоть как-то облегчить их участь. Я отдала монастырю всю свою жизнь. У меня никогда не было ни мужа, ни детей.
— Я просто не понимаю, почему сестра Бенедикта так упорствует. Какое ей дело — найду я свою мать или нет?
— Искупление грехов, Уильям. Твоя мать забеременела вне брака, а в глазах Господа это грех. Но она тяжело трудилась в прачечной, и пятно с ее души смыто. Теперь ей открыта дорога на небеса. Я знаю, тебе это кажется жестоким, но, так или иначе, твоя мать подписала бумагу — она отказалась от тебя. Теперь сестра Бенедикта не имеет права разглашать ее местонахождение.
— Вы правда верите, что моя мать получит прощение?
Грейс кивнула.
— Да, верю. Я верю, что Бог может простить любой грех. Теперь она точно попадет в рай.
Она похлопала его по руке.
— Ты сказал, что твоя мать говорила как-то странно. Что ты имел в виду?
— Некоторые слова… Не знаю… Она произносила их иначе, гласные звучали как-то по-другому, и…
Грейс закрыла рот рукой.
— Боже правый! Я помню ее! Она была англичанкой.
Уильям вытаращил глаза.
— Вы помните ее? То есть я наполовину англичанин?
— Если это та, о ком я думаю, то ты полностью англичанин, Уильям. И ее звали не Броуна, а Кристина.
— Ты редкий везунчик, скажу я тебе, — воскликнула Грейс с горящими глазами. — Честно говоря, шансы, что я вспомню твою мать, были крайне невелики, но Броуну трудно забыть.
— Вы сказали, ее звали Кристина, — вставил Уильям.
— Когда девушки попадают в монастырь, им дают новое имя — монахини называют их в честь какой-нибудь святой. Святая Броуна была игуменьей и жила в шестом веке. Готова поспорить, был как раз ее день, когда приехала твоя мать. Так часто имена и выбирали.
Грейс отложила блокнот и подошла к книжному шкафу. Она взяла в руки тяжелое старинное издание и, перелистнув несколько страниц, нашла то, что искала.
— Ага! — победоносно воскликнула она. — День святой Броуны — второе апреля. Все сходится. Твоя мать прибыла в монастырь второго, а через восемь дней родился ты.
— Еще один кусочек головоломки встал на место, — воскликнул Уильям в радостном возбуждении. Ему захотелось узнать о матери как можно больше. — Вы сказали, ее трудно забыть.
Грейс снова села на диван рядом с Уильямом и взяла его за руку.
— Бедняжка. Знаешь, у каждой девушки, которая оказалась в монастыре, есть своя грустная история, но рассказ Кристины действительно растрогал меня до глубины души. Она, кажется, была из Манчестера. Ее отправили в Ирландию на ферму к тетке. До нее у нас ни разу не было англичанок, да и после нее тоже. Она даже католичкой не была, — с трудом улыбнулась Грейс. — Это, впрочем, я держала про себя. Ее мать тоже была акушеркой, так что она знала о родах гораздо больше, чем остальные. После твоего рождения она даже мне помогала. Всегда была так добра к остальным девушкам — ее любили.
Уильям покачал головой.
— Как она оказалась в монастыре, если родилась в Англии?
— Это грустная часть истории, — начала Грейс. — У нее был слишком суровый отец и слишком уступчивая мать. По ее словам, родители всегда ее оберегали, запрещали видеться с неподходящими мальчиками — да, в общем-то, с любыми мальчиками. И так оно и продолжалось, пока она не встретила Билли.
О, она только о нем и твердила. Билли то, Билли се. Рыдала во время родов и все звала его по имени, смотрела на дверь, словно ждала, что он вот-вот появится и станет молить ее о прощении.
Уильям напряженно ловил каждое слово. Вместо пустого имени перед ним наконец начал проступать живой образ матери.
— За что она должна была его простить?
— Это-то и самое странное. После того, как он с ней поступил, я не понимала, как она может по-прежнему так сильно его любить. Но она говорила, истинная любовь может выдержать что угодно. По всей видимости, когда он узнал, что она беременна, он запаниковал и исчез. Они встречались недолго, к тому же ее отец совершенно не одобрял их отношения. Видишь ли, он был доктором, уважаемым человеком в округе и очень дорожил своей репутацией. Но, хоть это и кажется невероятным, она так и не перестала любить Билли. Потому тебе и дали его имя.
— То есть она любила Билли, но он, похоже, не очень-то отвечал взаимностью. Они потом когда-нибудь встретились?
Грейс пожала плечами.
— Этого я не знаю. Спустя три года Броуна ушла из монастыря Святой Бригитты. Таковы правила. Ты присматриваешь за своим ребенком три года, а потом можешь уходить. Без ребенка, конечно. Никому из девушек не позволено забирать малыша с собой. Если хочешь уйти раньше, кто-то из родственников должен внести за твою свободу кругленькую сумму. Для большинства девушек это совершенно баснословные деньги, к тому же родные в любом случае их бросили. Больше всего на свете Броуна мечтала вырастить тебя сама, но она стала жертвой обстоятельств. Ее лишили всех прав, она ничего не могла сделать. Эта система далека от идеала, но таковы правила в этом монастыре.
При мысли об этих безжалостных порядках Уильяма передернуло. Что за религия могла допустить такую бессердечную жестокость? Его родители были глубоко верующими людьми и приучили его чтить библейские заповеди, но так обращаться с людьми было недопустимо. Он был уверен, что его мать понятия не имела о том, насколько беспощадные порядки царили в монастыре.
