Пока друзья обсуждали неожиданный провал Бориса, тот медленно брел в тени заборов и домов. Дела были дрянные. Скрепя сердце, он заставлял себя терпеть дядю Колю, желая только одного: закончить школу, выбиться на дорогу. А теперь и в школе дела пошатнулись.
Зимой Николай Поликарпович как будто образумился, устроился на работу в жилищно-коммунальное управление прорабом по ремонту квартир. Должность не ахти какая, но все-таки лучше, чем сидеть без всякого дела. Каждое утро, собираясь на работу, дядя Коля проклинал себя: не оказалось туфель, исчезли рубашки, даже галстуки. Он и не пытался припомнить, когда успел спустить все это, и только приходил в раздражение. «Напиваюсь, как свинья, — частил он себя, — уже ум за разум заскакивает. Нет, пора стать человеком».
Его выдержки на новой работе хватило только до весны. Затем он послал к черту текущие и капитальные ремонты квартир и запил, на этот раз крепко, проводя все дни в компании самых сомнительных личностей. Он становился все менее разборчив в людях, считал за друга каждого, кто его угощает. Пьянел он теперь быстро от самых ничтожных порций алкоголя. Проснувшись утром, он думал только о том, где бы ему опохмелиться, забывая о пище.
А Борис в это время лязгал зубами от голода. Какая уж тут подготовка к экзаменам? Все вещи были проданы, в его собственности оставалась только двустволка, единственная память об отце. Свое ружье Николай Поликарпович сбыл еще зимой. Но Борису казалось легче мучаться от голода, чем расстаться с ружьем. Дядя успел пристрастить его к охоте, к бродяжничеству по лесу.
Новый приступ запоя начался у дяди Коли за полтора месяца до экзаменов племянника. В течение трех недель Борис жил тем, что сдавал винные бутылки, да тем, что ему изредка перепадало от дяди. Потом не выдержал. Он нарушил дядин запрет и, когда того не было дома, вскрыл ящики стола. Там хранились реликвии Николая Поликарповича: фотографии построенных им домов, купеческих дач, театров, заводов, фотографии друзей и родственников, свертки строительных чертежей, альбомы с набросками зданий. В одном из ящиков отдельно от прочих вещей лежал завернутый в кальку портрет и рядом с ним большая готовальня. Это было самое ценное, самое дорогое для Николая Поликарповича, Борис видел, как, таясь от него, дядя изредка достает портрет, и когда рассматривает, у него смешно вздрагивают губы, а глаза становятся узенькими, узенькими, будто ему приходится сдерживать боль.
Готовальню он не вынимал уже много лет.
Движимый любопытством, Борис развернул кальку. Он увидел портрет молодой женщины: большеглазое лицо, затейливая пышная прическа, обнаженная красивая шея. Борис долго не мог оторвать глаз от портрета. Последнее время он стал заглядываться на девушек, они приходили к нему в сновидениях. Проснувшись утром, он выдумывал себе романы, но в действительности не решался подойти даже к тем девушкам, которые учились с ним в одном классе. Встретив как-то Яшу с Любой, Борис был потрясен очередной удачей товарища. Яков в его глазах стал наисчастливейшим человеком. Сильное впечатление произвела на него Катя, подруга Любы, полненькая, востроглазая девчонка с чудесным румянцем на щеках, с перепутанными черными волосами, будто никогда их не расчесывала.
Положив, наконец, портрет, Борис взял готовальню. На обтянутой кожей крышке красовалась тисненная золотом надпись: «Дорогому Николаю от верной Нины». Поскольку драгоценная готовальня хранилась рядом с портретом, Борис мог заключить, что на портрете изображена сбежавшая от дяди Коли жена Нина.
Готовальня была изготовлена в Швейцарии. В бархатных гнездах лежало множество инструментов, назначение которых было неизвестно Борису. В лучшие времена готовальня редко убиралась в ящик стола. В комнате стоял станок с чертежной доской, и Николаю Поликарповичу ничего не стоило провести за ним ночь, чтобы утром с чувством радости и наслаждения увидеть рожденные на бумаге формы нового здания.
Но Борис смутно помнил эти времена. Дядя Коля уже не испытывал творческих порывов и наверняка забыл о существовании готовальни. Станок и чертежная доска давно отправились в комиссионный магазин.
Сверкающие никелем инструменты, их чудесные костяные ручки вызвали у Бориса благоговейный трепет. Он испугался того, что собирался сделать. При всей неопытности юноша понимал, что готовальня представляет для ее обладателя большую ценность. «Представляла», — поправил он себя. Рано или поздно ее постигнет участь остальных дядиных вещей.
Борис захлопывал и открывал крышку, вертел в руках изящные планиметры, циркули, рейсфедеры. Ему было жаль выносить все это из дома. У него вдруг возникло острое желание начертить что-нибудь с помощью разложенных в гнездах инструментов. Борис заглянул в средний ящик стола, разыскал там небольшой лист бумаги. Подумав немного, он стал вычерчивать дом, который был виден в окно. Работа увлекла. От напряжения он даже высунул кончик языка. Борис разыскал еще лист бумаги, вычертил стол, эскиз кровати, катушку для ниток. С помощью циркуля, измерителя и треугольников чертежи получались так точно, что Борис с удивлением и недоверием смотрел на свое творчество. Его охватил странный, еще неиспытанный трепет. От бумаги не хотелось отрываться.
Утомившись, Борис уже совсем другими глазами посмотрел на готовальню. Он и сам не понимал, что она пробудила в нем, какую задела струнку. На минуту его испугала мысль: ведь дядя Коля давно мог пропить такую чудесную вещь.
Готовальню следовало оставить себе. Но тут до его сознания дошла давящая боль в желудке, которая мучила с утра. Борис был голоден. Оставить готовальню или… На этот раз колебания были совсем иного рода. Прежде он чувствовал угрызения совести, теперь возникло какое-то раздвоение желаний. Одно желание было мучительным — он хотел есть. Другое — смутное, оно уходило в будущее. В самом процессе черчения Борис ощутил что-то притягательное, многообещающее.
Несколько часов второе желание преобладало над первым. Борис завернул готовальню в тряпицу и спрятал под свой матрац. Сидя на, кровати, согнувшись и придавив живот руками, чтобы заглушить сосущую боль под ложечкой, он ломал голову над тем, где бы сегодня перекусить. Когда до ухода в школу осталось часа полтора, он не выдержал. Идти голодным в школу нельзя, там уже вовсе нечем разживиться. А потом будет вечер…
В скупочном пункте ему заплатили невиданно большую сумму — сто восемьдесят пять рублей. Теперь целый месяц можно было жить независимо от дяди.
Но уж если человеку не повезет, так не повезет.
В тот самый день, когда удрученный провалом экзамена по геометрии Борис медленно плелся домой, дядя Коля возвращался словно на крыльях. Сегодня из него вышибло все остатки хмеля. В правой руке он судорожно сжимал местную областную газету «Южноуральский рабочий». Иногда он, будто натолкнувшись на препятствие, останавливался и дрожащими, увы, не только от волнения, пальцами разворачивал ее, впивался глазами в короткое сообщение: «Архитектурный отдел при горисполкоме объявляет конкурс на лучший проект Дворца культуры…» Далее шли условия конкурса, перечислялись денежные премии. Николай Поликарпович даже не поинтересовался их размерами. В его голове вертелись только два слова: «Проект Дворца…» Дворца! Вот это совсем другое дело. Он рожден строить дворцы.
