Очень выразительный портрет. Человек добрый, но мыслить не способный. И доброта его отключается, как только произнесены гипнотические слова «общее дело». Эркели способны на любое. Рабы слепого исполнительства попадают в руки первого встреченного авантюриста. Добрые в душе, они хладнокровно могут убивать. Эркели — главная опора верховенских.
В компании Верховенского был и стремящийся к «всемирно-человеческой социальной республике и гармонии» Липутин. Сплетник, демагог, деспот, прирожденный шпион. Когда-то на замечание о неряшливости он ответил: «Есть люди, которым чистое белье даже неприлично-с» [10, 136]. Исчерпывающая характеристика.
Все, окружающие Петрушу, воспринимаются в романе как толпа — «наши». «Недосиженные», по Степану Верховенскому, «угрюмые тупицы», по Ставрогину.
Вот идет у них совещание. Среди уже названных есть и другие. В частности, майор, который «даже в бога переставал веровать, чуть лишь проходила ночь» [10, 480]. Заседание бестолковое, с оскорблениями вместо доказательств. Люди не понимают даже предмета спора. Оперируют штампами, готовыми лозунгами. Голосуют за готовность на решительные и быстрые действия, хотя не знают толком, куда их поведут. Но и не зная одобряют. После слов «общее дело» их разум отключается, они в полной власти стереотипа. Бессильны противостоять демагогии. Вот у некоторых появились сомнения в необходимости убийства. Петруша замечает, что думающие так подкуплены правительством. Наповал. Ибо «наши» в постоянном страхе. «Чувствовали, что вдруг как мухи попали в паутину к огромному пауку; злились, но тряслись от страху» [10, 421].
Идеи Петруши и пали на эту безличностную почву. Эта почва и есть актив верховенских.
О сути руководителя говорят и подобранные им люди. Они — часть руководителя. Каждый выбирает себе помощников по своему подобию. Поэтому в социальном аспекте липутины, эркели, лебядкины... — это тоже Верховенский.
Но в данном случае они вряд ли способны что-либо добавить к характеристике руководителя. Ибо набор низостей у него непревзойденный. Окружение — лишь малая часть Петруши.
Еще один штрих добавляет к своему социальному портрету сам Верховенский в разговоре со Ставрогиным: « — А слушайте, Верховенский, вы не из высшей полиции, а?
— Да ведь кто держит в уме такие вопросы, тот их не выговаривает.
— Понимаю, да ведь мы у себя.
— Нет, покамест, не из высшей полиции» [10, 300].
Самое выразительное здесь слово покамест. В нем суть верховенщины. Будет выгодно — пойдут в полицию. Нигилисты этого рода легко могут превращаться в свою противоположность. Можно ли такое подумать о Раскольникове?
Иван Карамазов. Сам по себе респектабелен. Степенен, серьезен, немногословен. Немногословность роднит его с Раскольниковым. Но не всегда искренен, что роднит его с Верховенским. Сам лишь теоретик. Действует не сам. Говорить может намеками: и задание понято и в то же время есть путь к отступлению — я вам этого не говорил. Сам — в стороне. Его преступность вообще не видна. Его даже не было на месте преступления. Он не убивал. Убивал другой. Но за спиной другого — Иван. Он руководил убийством фактически.
Сам по себе он хочет людям добра, но так его своеобразно понимает, что оно оборачивается злом. Способен задуматься над результатом. Но повернуть с пути не способен. Скорее потеряет разум.
Тем, что Иван способен задумываться, он ближе к Раскольникову. И выше Верховенского. Но только в этом выше. Ибо его портрет дополняется портретом исполнителя его воли — Смердякова. И респектабельность исчезает. Смердякову есть что прибавить к характеристике Ивана. Ложь, коварство, способность к убийству. И большая, чем у Верховенского, маскировка. Вот чем богат Смердяков. И этим богатством он делится с Иваном. Иван же, дополненный Смердяковым, как руководитель исполнителем, представляет собой тип нигилиста, ничуть не лучший, чем тип Верховенского.
На первый взгляд, такое дополнение неправомерно. По первому кругу, когда Иван рассматривается просто как человек, так оно и есть. Но по второму кругу Иван есть социальное явление. И добавление здесь вполне правомерно. Ибо деятель — теоретик — несет ответственность и за людей, действующих по его теории и выполняющих его волю.
Изобразив трех главных носителей социальной идеи нигилизма, Достоевский показал понижение уровня этого течения. Через разделение труда. Один — сам исполнитель своего плана, другой — руководитель и частичный исполнитель, третий — только руководитель, перекладывающий исполнение полностью на других. Рассмотрение комплекса «руководитель — исполнитель» и дает возможность определить уровень нигилизма. А лишь этот путь правомерен. Эволюция нигилизма — исключение руководителя из проведения эксперимента, ужасного эксперимента. И чем дальше он удалился от исполнителя, тем менее он респектабелен, каким бы он ни был сам по себе. У перекладывающих эксперимент на других более чистые руки. А души?
Эволюция нигилизма, по Достоевскому, — от своеобразного эксперимента на себе до эксперимента на других. Но и начальный эксперимент своеобразен. Ибо полностью провести эксперимент на себе нигилист, по Достоевскому, никогда не был способен.
Можешь ли ты сам провести свою теорию в жизнь, это, отчасти, говорит и о сути самой теории. Если теория бесчеловечна, и ты не можешь сам провести ее в жизнь, то это говорит о высоте твоей личности. Но и о низости. Зачем же создавал такую теорию? Опора же на уголовный мир говорит о том, что сама идея несет в себе элемент уголовности.
При замеченной эволюции нигилизма к понижению от него, естественно, отпадают те или иные, случайно попавшие элементы. От Раскольникова отпадать некому. От Верховенского отпадают. В частности, Шатов. Упрекающим его в отходе он говорит: «Кого ж я бросил? Врагов живой жизни; устарелых либералишек, боящихся собственной независимости; лакеев мысли, врагов личности и свободы, дряхлых проповедников мертвечины и тухлятины! Что у них: старчество, золотая середина, самая мещанекая, подлая бездарность, завистливое равенство, равенство без собственного достоинства, равенство, как сознает его лакей или как сознавал француз девяносто третьего года... А главное везде мерзавцы, мерзавцы и мерзавцы!» [10, 442].
Отходит Кириллов, в полной мере проводящий эксперимент на себе. Не в раскольниковском смысле.
За счет отходящих еще резче обнажается суть эволюции.
Понижение уровня нигилизма показано Достоевским не только при переходе от романа к роману. Его можно заметить и внутри одного произведения. Три нигилиста, выше рассмотренные, это вершины течения в каждом романе. Но от каждого из них отходят круги, отзвуки. Раскольников и находящийся между либерализмом и нигилизмом Лебезятников. Петр Верховенский и «бесенята». Но более ярко эволюция отражена в последнем романе Достоевского. Здесь нигилизм дан на трех уровнях: Иван, Ракитин, Коля Красоткин.
