Отходит Кириллов, в полной мере проводящий эксперимент на себе. Не в раскольниковском смысле.
За счет отходящих еще резче обнажается суть эволюции.
Понижение уровня нигилизма показано Достоевским не только при переходе от романа к роману. Его можно заметить и внутри одного произведения. Три нигилиста, выше рассмотренные, это вершины течения в каждом романе. Но от каждого из них отходят круги, отзвуки. Раскольников и находящийся между либерализмом и нигилизмом Лебезятников. Петр Верховенский и «бесенята». Но более ярко эволюция отражена в последнем романе Достоевского. Здесь нигилизм дан на трех уровнях: Иван, Ракитин, Коля Красоткин.
Здесь как бы подчеркивается мысль о понижении собственно идеи нигилизма. Без учета исполнителей. Речь здесь идет о мысли нигилизма.
Иван как мыслитель глубок. Далее мысль несет Ракитин, измельчая и опошляя ее. Затем волочет ее по улице, напрягая свои детские силенки, Коля. Мысль превратилась в несуразную банальность.
Иван ставит проблемы крупные, решает их серьезно и глубоко, видит всю трудность их решения. Главное для него — «мысль разрешить».
У Ракитина, чем-то напоминающего Липутина, нет мысли о «разрешении мысли». Нет мысли вообще. Если, конечно, не считать мысль о собственной карьере. Он служил нигилизму, затем написал работу религиозного содержания. Он служит тому, кто быстрее его продвинет вперед. Когда-то он сказал, что его родственница Грушенька родственницей его быть не может, так как она «публичная девка». Грушенька не была таковой. А вот Ракитин — типичный «публичный парень» от нигилизма. И этот-то идеологически публичный проповедует идеи нигилизма. И имеет своего ученика — Колю Красоткина.
Знания Коли — отблеск куцых зцаний Ракитина. Зато Коля безапелляционен в суждениях. Сомнений никаких. Что бы ни утверждал, замечает: «это аксиома». Оперирует штампами.
Коля о христианстве: «...христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс...» [10, 10, 58].
Коля о социализме: «Это коли все равны, у всех одно общее имение, нет браков, а религия и все законы как кому угодно, ну и там все остальное» [10, 10, 23 — 24].
Коля о женщинах: «...я вовсе не за эмансипацию женщин.
Я признаю, что женщина есть существо подчиненное и должна слушаться» [10, 10, 59].
В последнем случае Колю куда-то занесло. Это не из словаря нигилистов. Или Ракитин что-то напутал, или Коля чего-то не понял. Все суждения Коли на полузнании.
Понижение уровня нигилизма в «Братьях Карамазовых» от знания к полузнанию, от терпимости к чужой мысли (Иван спорит) к безапелляционности (Коля вещает).
Коля, по Достоевскому, будущее нигилизма. Он понесет его мысль дальше. Когда-то он будет наверху, займет место Ивана, под ним будет новый Ракитин, а под тем новый Коля. И теперь уже Коля имеет ученика — мальчика Смурова. Развитие идеи продолжается.
Помимо рассмотренных здесь нигилистов, находящихся как бы на генеральной линии, воспринимаемой Достоевским, писатель выделяет некоторые его, нигилизма, тупиковые ветви. Они не поставлены в центр повествований.
В «Униженных и оскорбленных» это кружок «Левеньки и Бореньки». Мало что о кружке известно. Знаем только, что идеологом там некий Безмыгин. Он знает все, «сыплет истинами» и зовет «идти напрямки».
Прошли нигилисты и через роман «Идиот». Они там не муча-лись вопросом Раскольникова: «имеют ли они право?». Убеждены, что имеют. И действуют нагло. Они — первый подход к Петруше. Их способы для достижения целей — обман, шантаж, клевета, демагогия. Пишут клеветническую статью. Их уличают в клевете. В ответ они говорят о гласности, о пользе отечества, которая «превыше всего», и о том, что «все так пишут». Нигилисты из «Идиота» — это будущее окружение Петруши, без самого Петруши, им не организованное.
Нигилисты в «Подростке» — это кружок Дергачева. Без уголовщины. В основном теоретики, упрощающие человека. Взятые сами по себе, респектабельны. Ближе к Ивану, чем к Петруше. Но они — I на периферии романа и рано уведены из него (по доносу). Поэтому трудно судить о них, не зная, на каких исполнителей они ориентируются.
Судить трудно, можно строить лишь догадки. Косвенно. По Версилову, они «ниже всякой критики». По Крафту, «не глупее других и не умнее; они — помешанные, как все» [10, 8, 70].
То, что мы о них знаем, не дает оснований для таких резких суждений. Но герои, может быть, знают больше. Может быть, автор что-то недоговаривает. Может быть, героям известно, что те подбирают своих смердяковых. И тогда будет что-то общее с комплексом «Иван — Смердяков». Но, повторяю, вопрос этот автором открыт.
Таковы промежуточные звенья в общей цепи нигилизма.
Основная тенденция, как уже говорилось, — понижение уровня. От чести к бесчестию, от мысли к безмыслию. К нарастанию уголовщины. К помутнению сознания, при котором несгибаемость, безапелляционность, беспощадность воспринимаются как положительные ценности. К увеличению масштабов эксперимента: от одной старухи к ста миллионам. К потере самокритичности. Такова тенденция, по Достоевскому.
Выделено основное. В реальной жизни, по Достоевскому, нигилизм многослоен. Как крайности, в н<ем есть люди честные и бесчестные. Они сосуществуют. И очень важен вопрос о их взаимодействии.
Когда-то героиня «Бесов», устраивающая литературные вечера, пыталась разобраться в посещающих. «Ясно было, что в этом сброде новых людей много мошенников, но несомненно было, что много и честных, весьма даже привлекательных лиц, несмотря на некоторые все-таки удивительные оттенки. Честные были гораздо непонятнее бесчестных и грубых; но неизвестно было, кто у кого в руках» [10, 22].
Итак, кто у кого в руках? По Достоевскому, возможны разные варианты. Честные в руках бесчестных (Шатов у Верховенского) и бесчестные в руках более или менее честных (Смердяков у Ивана).
Что лучше? Для Достоевского все хуже. Его более занимает другой вопрос: а в чьих руках те и другие? Хозяева они или рабы той идеи, по которой действуют? Бесчестные, пожалуй, хозяева своих идей. А честные? Идея ведет их в тупик, или они опошляют идею? И в этом плане возможны разные варианты.
Один из героев ответил на замечание о величии нигилизма: «Мысль великая, но исповедующие не всегда великаны» [10, 351]. Такое бывает. Но Достоевский, в отличие от своего героя, более прочно связывает идею и ее исполнителей. Исполнители влияют и на величие идеи. По ним можно отчасти судить и о сути идеи. Ибо идея истинно великая вряд ли привлечет к себе «улицу». А если привлекает, то с ее величием не все в порядке.
