— Как-то, — сказала Жанна, — Эдик заставил меня сесть, как я сижу сейчас, и начал читать вслух. Книга индусского мыслителя. Гуру, как их называют. О том, что знание может быть абсолютно правильным и при этом абсолютно невыразимым. Человек способен познать истину — допустим, о том, как устроена душа и бессмертна ли она на самом деле, — но не может описать эту истину словами. Нет таких слов. Нет — потому что ответ на много порядков более глубок, чем вопрос. Если познание происходит постепенно, шаг за шагом, открытие за открытием, то термины, определения, законы, смыслы вырабатываются, шлифуются и могут быть озвучены. А если истина неожиданно предстает перед неподготовленным человеком — какими словами он ее опишет? Как поймет?
— Что-то в этом есть, — пробормотал Терехов. Он сел рядом с Жанной, взял ее за руку, ладонь оказалась горячей и сухой, он согревал ее, и ему не казалось странным, что его холодная ладонь грела сейчас ее, горячую, он просто знал, что происходило именно так, и это доставляло ему удовольствие, которое тоже перетекало из руки в руку и тоже согревало, и возникшая общность теперь, — в этом Терехов был почему-то безнадежно уверен, — не исчезнет никогда.
— Что-то в этом есть, — повторил он. — Когда мне было лет двадцать — сейчас кажется, что так давно, — попался на глаза старый сборник фантастики с повестью «Черное облако». Хойл, кажется. В Солнечную систему прилетело космическое облако. Огромное, плотное… И разумное. Но дело не в том, что облако обладало разумом. Поразило то, что главный герой… не помню, как его звали… вступил с Черным облаком в контакт, и оно сообщило ему истину, нечто совершенно новое о мироздании, о Вселенной, может быть, даже о человеке. И он сошел с ума. Он пытался понять то, что узнал. Пытался описать словами — для тех, кто участвовал в опыте. Не смог сделать ни того, ни другого. Но истину он уже знал, она была у него в мозгу. И если бы он принял ее как данность, как восход солнца, на который бросаешь взгляд и отворачиваешься, чтобы заняться своими делами… Если бы он поступил так, то выжил бы… Но он захотел понять и сообщить понятое людям. А этого сознание выдержать не могло. Он сошел с ума и, кажется, умер. Да, умер…
— Что могло сообщить человеку какое-то облако? — сказала Жанна. — Закон природы, до которого физика дошла бы самостоятельно лет через триста? Я читала эту повесть — там совсем не о том речь. Облако внушило Патрику — так его звали, я хорошо помню, — сведения о природе, противоречившие привычной для него картине мира. Он погиб не потому, что познал истину и не был способен понять и описать познанное. Он погиб оттого, что картина мироздания, нарисованная Черным облаком, вошла в противоречие с привычными схемами. Психологическая инерция, понимаешь? Патрик Грай оказался не способен свернуть с избранного пути. Слабак. Я говорю не об этих частных истинах и законах, а об ответах на самые сокровенные вопросы. Существует ли бессмертная душа? Как живет человек после смерти тела? Что такое зло?
— Нет-нет, — Терехов замотал головой, Жанна не о том говорила, и он говорил не о том, слова были приблизительны, скрывали смысл, а не выявляли его. Почему-то это было больно — не в голове, а в пальцах, тех, что сжимали ладонь Жанны, будто судорога возникла в теле, и Терехов попытался расслабиться. Он продолжал говорить, но голос — так ему казалось, — стал другим, в воздухе, переносившем звуки, тоже возникла судорога, растягивавшая слова, превращавшая их в мычание, стон. — Н-нет… Ты тоже не о том. Разве трудно ответить на вопрос: есть ли бессмертная душа? Всего-то два слова: да или нет.
— Это не ответ, — сказала Жанна, — и это не истина. Эдик погиб по твоей вине — это истина или нет?
— Истина, — сказал Терехов. — И ложь.
— Но ты уже понимаешь, что произошло на самом деле.
— Понимаю, — сказал Терехов. — Но не могу…
— Описать.
— Нет, не описать даже… Понять не могу.
— Ты сам только что сказал: «понимаю».
— Как тебе объяснить, Дженни… Я чувствую, что понимаю все это. Но когда пытаюсь понять, что именно понимаю… Ничего. А описать это словами — невозможно.
— Теперь ты представляешь состояние того индуса, чью книгу читал Эдик? Человек понял истину внутри себя, знал, что он истину понимает, но не мог ни себе самому сформулировать, ни описать словами для своих читателей…
— Дженни, — сказал Терехов, — мы с тобой должны понять и описать — хотя бы друг другу. Как иначе мы будем жить? Из-за меня умер Эдуард Викторович или нет? Он написал книгу или не писал ее вовсе? Он умел становиться мальчишкой и возвращаться в прошлое? И в собственное будущее он тоже мог уходить и возвращаться? А я каким-то образом раздвоился и был одновременно здесь, в гостях у твоего мужа, и в своей постели? Это ведь не такие истины, чтобы не уметь выразить их словами! Это вообще не истины, потому что истина возникает, как прояснение великой тайны в мире. А то, что я хочу узнать — детективные загадки, и решение их может быть только простым.
— Как по-твоему, — сказала Жанна. — В каком мире мы живем? В мире великих тайн или в мире простых загадок?
— Господи! Есть и то, и другое, и все перемешано, и порой не отличишь, принимая за тайну то, что даже загадкой не является…
— Любовь — тайна?
— Ты хочешь, чтобы я сказал — да?
— Я хочу, чтобы ты сказал.
— Не знаю, Дженни. Если подумать… Я не любил никогда. То, что было… Влюбленность, желание женщины, страсть, может быть. Женитьба, а потом понимаешь, что нет у тебя с этой женщиной ничего общего, кроме постели и ребенка. И другая женщина — уже потом, когда развелся. Любовь? Нет, иначе я бы ради нее… Не знаю. Мы и расстались как-то странно — и, между прочим, твой муж в этом сыграл определенную роль.
— Вот как? Они были знакомы?
— Нет, конечно. Просто в тот день, когда он… когда вышла книга и это случилось, я понял, что между мной и той женщиной…
— У нее есть имя? — прервала Терехова Жанна.
— Конечно. Ее зовут Рита. Маргарита. Она хорошая, но это не любовь, это было просто…
— Как у нас с тобой.
— Что?
Терехов посмотрел Жанне в глаза и увидел в них слезы. Жанна плакала, и слезы стекали по щекам, Терехов никогда прежде не видел, чтобы женщина плакала так тихо, буднично и откровенно.
Он не хотел говорить того, что сказал, но сказал, не думая:
— Я люблю тебя. Я не могу без тебя.
Жанна улыбнулась сквозь слезы, губы ее дрожали, говорить она не могла и сделала единственное, чем могла ответить — прижала голову Терехова к груди, и оба застыли, он слышал, как билось ее сердце, и свое слышал тоже, это был ритм мироздания, двойной перестук, постепенно сливавшийся в один.
