Девочка улеглась на перчаточную кровать и почувствовала под лопатками какую-то выпуклость. В поисках проблемы она нашла в нижней перчатке конверт. Упершись изо всех сил, она вытащила его ровно настолько, чтобы прочитать «Маме и папе» на лицевой стороне. Она вернула письмо на место и стала слушать Георгину, явившуюся с ежедневным визитом. Ода, должно быть, говорила ей о посылке: тихий голос прерывался хриплым кашлем. Ящик накренился, и Флёр схватилась за стенку.
— Твоим родителям? Я уж решила, ты никогда с ними не помиришься… — Голос Георгины звучал очень близко.
— Будь осторожнее! — воскликнула Ода, и Флёр поняла, что эти слова адресованы не Георгине. — Прощай!
Она сказала «прощай», а не «до свидания»… Девочка бесшумно зарыдала, спрятав лицо в теплый кроличий мех.
* * *
— Что ты делаешь там? — спросила мадам Телле, соседка Жака, махнув зонтиком в сторону задней комнаты.
— Мастерю игрушки, — ответил он. — Как всегда…
— Чепуха! — она провела зонтом вдоль полок. — Шарики воздушные, стеклянные, фабричные игрушки — вот что ты продаешь, и этого вполне достаточно. Если бы я продолжала шить платья по моде XIX века или выкраивала пышные фонарики на рукавах, как ты думаешь, что бы обо мне говорили? Надо идти в ногу со временем!..
— У меня есть товар, вы же видите.
— Товар вижу, а тебя — нет. Ты все время прячешься там, — указала пожилая вдова. — Ты был мечтательным ребенком, Жак, а теперь ты взрослый мужчина, отплывший в какое-то сонное царство! — Она постучала по стеклянной конторке пальцем с надетым на него наперстком. — Здесь и сейчас: твой город, твои соседи, твои покупатели — вот что действительно важно!
Жак пробормотал нечто покладистое, прозвучавшее как согласие, и пожилая дама, поцеловав его в обе щеки, избавила его от своей болтовни.
В магазине действительно имелись его собственные поделки: игрушечный парусник, который никто не покупал, целый рядок бипланов. Он не лгал мадам Телле.
Жак вспомнил дом, где раньше обретались Телле, через один магазин дальше от того места, где вдова жила сейчас. Сколько вдов живут там теперь? Считая про себя, Жак подальше отодвинулся от яркой занавески, которая отделяла магазин от того, что было важным.
* * *
Флёр лежала на перчатках, пытаясь из фрагментов выстроить для себя картину мира вне своей коробки. Голос почтальона, низкий, как фагот на граммофонных пластинках матери. Темнота, грохот, сильная качка и мелкая тряска, сотрясения и удары, которые заставляли ее цепляться за планки ящика, словно за шпангоуты сотрясаемого штормом корабля.
О кораблях она только слышала и видела на маленьких картинках, а о шторме узнала из библейского сказания об Ионе, но у нее были и другие сравнения для этого путешествия. Флёр видела свою келейку странной зловещей пещерой в ярком и неровном мерцании горящей спички, но она не знала о факелах и запретных склепах. Она откидывалась на роскошном ложе из кроличьего меха и наблюдала за игрой пробивающегося откуда-то света на холщовых стенах своего временного жилища. Девочка страстно желала выбраться за эти стены, представляя себя очень храброй или любознательной. Преклоняя колени на молитву, она вызывала в памяти рассказы о плененных мучениках, страшно одиноких, если бы не присутствие Господа. Поскольку она не могла припомнить никаких страшных подробностей, вскоре это занятие ей надоело.
В уголке косо стоящего ящика, на нижней по склону стороне, Флёр пропилила отверстие и использовала его для опорожнения ночного сосуда. А через несколько дней ожидания, ворчания и временами дурного настроения она достаточно осмелела и проделала над своей кроватью другую щелочку, чтобы осторожненько выглядывать наружу. Вначале она могла увидеть во мраке только соседние коробки, все в грязных, жирных полосах, потом перевязанную бечевкой пачку конвертов. Вселенная грузовика вдруг загромыхала и вздрогнула, и Флёр отбросило в сторону. Она приземлилась на волосок от открытого перочинного ножика. «Господь уберег меня», — пробормотала она, раздосадованная собственной глупостью, и спрятала опасную вещицу подальше в бельевой ящик.
Флёр, стоя на коленях, снова прильнула к глазку, как ее мать на исповеди. Кипы почтовых отправлений чуть сдвинулись, и она зачарованно уставилась на затылок водителя в отражении белесого потолка грузовика. Это юноша? Она никогда не видела ни одного молодого человека столь близко. Из-под каштановых волос торчат уши, шею покрывают прыщики… Потом голова повернулась, и в ухе блеснула серьга, мелькнул длинный, до подбородка локон. Девушка.
Флёр отпрянула, словно боялась быть обнаруженной, и свернулась калачиком на своей необычной постели, чувствуя себя и более уютно, и менее уверенно, ведь ее везла в будущее девушка, почти такая же, как она сама.
На следующее утро Флёр проснулась еще более сердитой, чем прежде. Ограниченная диета и спертый воздух заставляли ее чувствовать себя нездоровой, и в первый раз она представила себе, как бабушка и дедушка открывают посылку и находят ее нелепое мертвое тельце.
Она выкопала письмо «Маме и папе», чтобы найти в нем подсказки и хоть что-то узнать о семье, которую она и не мечтала увидеть никогда в жизни. Но обнаружила лишь фальшивые формальности, ложь о погибшем на войне муже и стопочку накопленных франков. «Она послала им деньги на мое содержание!» — возмутилась Флёр и не слишком аккуратно затолкала письмо обратно в конверт.
Казалось, путешествие на грузовике подходит к концу. Солнце играло бликами на полотняном потолке, и голоса весело переговаривались тут и там. Кто-то выругался: Флёр не знала таких слов, но поняла по тону — и почувствовала себя виноватой за свои ночные горшки.
— Этот тоже грязный, вот здесь, с краю, — пророкотал мужской голос, и ковчег Флёр накренился так сильно, что куски сыра покатились к ней в кровать и на одежду.
— Кому это?
— Месье и мадам Перро, в «Тополях». Хрупкое.
— Будто здесь вокруг полно деревьев! — брезгливо фыркнул второй мужчина. — Я тоже не знаю никаких Перро. Спросим у нашего старожила.
Ящик несколько раз тряхнуло в такт шагам, и Флёр услышала хриплый голос:
— Перро? Да, до войны здесь жили Перро, в «Тополях».
— А теперь?
— Нету, — прокашлял голос. — Ни тополей, ни Перро…
— Очередной таинственный груз в хранилище, — вздохнул первый мужчина.
Флёр с ужасом ожидала лязганья захлопывающихся железных засовов, обрекающего ее на голодную смерть, но раздавшийся звук был обычным глухим стуком деревянной двери. Громыхающие шаги затихли вдали, и уши Флёр заломило от тишины, первой настоящей тишины за последние дни, скорее — недели, как могла бы поклясться путешественница. Она откинулась на спину и позабыла свои страхи, горе, гнев на мать — всё на свете, наслаждаясь тишиной, как теплой ванной. Ах, как же она по ней соскучилась! И вскоре она уже крепко спала.
