Бесполезный обстрел прекращается. Армии бездействуют. Солнце взбирается выше, сохнет земля. В небе появляются кучевые облачка, но дождя, похоже, не будет. Ржут лошади – их не поили и не собираются поить до вечера. А людям сегодня, как и вчера, не придется обедать. Потерпят.
Ветерок доносит запахи дотлевающих костров, пота, кожи, лошадиного навоза и человеческих нечистот – обычные запахи военного лагеря. Ревет, мычит и блеет скот, визгливо переругиваются маркитантки. Вот две бабы, не поделив чего-то, яростно таскают друг друга за космы, пронзительно вопя, и нет им дела до того, что князь видит это и слышит. Приказать их высечь, задрав подолы, что ли? Не поможет. Барини остается лишь надеяться на то, что в лагере противника еще меньше порядка. Да так оно, пожалуй, и есть, учитывая сбродность и многочисленность имперского войска…
Унганская армия вдвое меньше, но здесь лучшие. Необученные ополченцы рассеяны по гарнизонам, а феодальные дружины отосланы на войну в Юдонское маркграфство. Но генералы Тригга и Хратт здесь, они нужны.
Припекает. Под дурацким нагрудником ручьи пота проходят насквозь исподнее из ультракевлара, впитываются в расшитый камзол. Жужжат мухи. Течет время.
Князь вновь пробует ладонью почву. Просыхает? Или это только кажется? Когда нервы напряжены, трудно верить самым простым чувствам.
Стараясь не кряхтеть, князь вновь громоздит тяжелое тело на мощные, как столбы, ноги.
– Фьер Дарут! Проскачите вдоль всей линии и передайте приказ артиллеристам: быть готовыми начать обстрел противника. Начнем примерно через час. Сигнал к началу – красный треугольный флажок, поднятый на пике. Все ясно?
– Да, господин! – Оруженосец просиял. – Унган и Гама!
– Езжайте.
«С богом», – хотелось сказать ему, но кто понял бы князя? Святой Гама учит: божественные силы почти никогда не вмешиваются в действия людей, а ценность молитвы заключается в самосовершенствовании молящегося, а вовсе не в надежде выпросить что-либо для себя. Возможно, верховное божество, творец всего сущего, прислушивается к молитвам лишь одного человека – святого Гамы, но разве у него спросишь об этом? Небу не до людей – оно ограничилось установлением общих законов и правил, ведущих к изменению участи души после перерождения.
Все остальное люди должны совершить сами.
* * *
На втором часу бомбардировки маршал Глагр понял: необходимо вмешательство чуда, чтобы ему удалось свести результат сражения хотя бы к ничьей. А ведь обе армии до сих пор стояли на своих позициях, и ни один полк не передвинулся ни на шаг!
Со своего командного пункта, расположенного на неудобном склоне позади линии войск, маршал видел окутанную дымом линию противника и лишь половину своей армии. Второй половине, занявшей позиции на обращенных к неприятелю склонах холмов, приходилось туго.
Сражение началось бомбардировкой, как и предвидел Глагр. Но он не предвидел, что она окажется столь убийственной!
Негодяй Барини прекрасно знал, в чем он сильнее, и на этот раз превзошел сам себя. Грохот унганских бомбард не прекращался ни на минуту, скорострельность удивляла, меткость артиллеристов говорила о хорошей выучке, а пороха и железных – не каменных! – ядер еретик, по-видимому, запас столько, сколько и не снилось ни одному полководцу до него. И пусть его легкие, поставленные на колеса бомбарды посылали куда менее весомые гостинцы, чем снятые с крепостных стен орудия Глагра, пусть! Это не играло серьезной роли. Железное ядро величиной всего с кулак пробивало в плотных рядах пехоты почти такую же просеку, как неподъемный каменный шар.
Расставленные по холмам орудия маршала были сбиты в первые четверть часа. Жужжащие разъяренными шершнями унганские ядра ударяли в людей, убивая и калеча иной раз по пять-семь человек. Переданный на холмы приказ растянуть строй в ширину и глубину принес немного пользы – растягивать было особенно некуда. Покончив с имперской артиллерией и не трогая пока конницу, Барини избивал имперскую пехоту – избивал методично, не неся потерь, как будто не воевал, а исполнял работу с добросовестностью хорошего мастера. Глагр знал: имперские полки не несут чрезмерных потерь, в рукопашной свалке бывает хуже, и Барини при всем желании не сможет лишить имперскую армию численного перевеса одной лишь бомбардировкой, – но страх, страх!.. Страх, закрадывающийся в душу самого опытного и хладнокровного ветерана, когда жужжащий шар летит сквозь строй, словно бы и не замечая людей, шутя разрывая на части тела, с непринужденной легкостью отрывая людям руки, ноги и головы… Второй час гадания: мимо? или в меня?
Устрашить и деморализовать – вот ради чего Барини не жалел пороха.
– Не бегут? – спрашивал Глагр, силясь скрыть тревогу. – Проскачите кто-нибудь перед фронтом, поддержите их!
И скакали офицеры, и похабно шутили под вой ядер, вызывая солдатский смех, и проезжали дальше, ограничивались кивком, когда какой-нибудь седоусый полковник в забрызганной грязью кирасе кричал им: «Проваливай! Не засти!» Испытанной храбрости полки стояли, смыкая ряды после каждого попадания, и пока не собирались показывать неприятелю спину.
Глагр знал цену этому «пока». Рано или поздно наступит момент, когда менее стойкие подадутся назад, не слушая приказов, а затем и побегут, заражая стойких паникой, и вот тогда-то Барини двинет вперед свои полки – не столько драться, сколько довершить разгром. Вопрос заключался только в одном: хватит ли у него пороха и ядер, чтобы поддерживать неослабевающий огонь столько времени, сколько понадобится?
А сколько понадобится? Маршал не знал. Он лишь видел, что его избиваемая пехота еще крепка духом, еще не бежит… Он чувствовал, что это продлится еще какое-то время. Какое?.. Ведь для начала паники достаточно одного труса, с воплями покинувшего строй!
У всех на виду – достаточно лишь оглянуться, чтобы увидеть маршала, – он сел на расстеленную попону, снял сапог и, закатав штанину, подставил подагрическое колено лекарю, тут же принявшемуся втирать в дряблую пергаментную кожу какую-то вонючую мазь. Все спокойно, все идет как надо, оснований для паники нет… В этой позиции его и застал молодой император, подъехавший к командному пункту с разодетой в пух и прах свитой.
– Сидите, прошу вас. – Тон монарха был милостивым, но надменно оттопыренная губа выражала презрительное снисхождение к немощному. – Как идут дела?
– По плану, ваше величество, – сидя поклонился Глагр.
– Но ведь нас, кажется, бьют без всякой для нас пользы? – осведомился император.
– Осмелюсь заметить, что это было предусмотрено диспозицией, ваше величество… Надо потерпеть. Потери не так уж велики.
