— После преодоления недельного рубежа дело пошло гораздо легче. Я отматывал назад месяцы, а затем и годы.
Внезапно журналистку осенило:
— Вы пересекли барьер Катастрофы, так?
Дэвид Кубрик открыл стенной шкаф и вытащил расширяющуюся книзу стеклянную банку, в которой ползало около десятка мух:
— Вот мои посланцы последнего поколения. По размеру они больше чечевичных зерен, но гораздо меньше операторов с камерами.
— Мухи!
— Как настоящие, правда?
Режиссер протянул банку журналистке. Виктория поднесла ее к глазам, чтобы лучше рассмотреть крохотные пространственно-временные зонды. Разглядывая насекомое вблизи, она в конце концов увидела, что вместо головы у него объектив, оснащенный несколькими кольцами-светофильтрами.
— Их головы... это камеры!
— А ротовые отверстия — микрофоны. Мои лаборатории потратили годы на их усовершенствование. Оказалось, что легче сконструировать машину для перемещения в прошлое, чем этих мух, способных выдерживать давление, возникающее в ускорителе частиц.
Виктория, пораженная до глубины души, не могла отвести глаз от содержимого стеклянной колбы.
— Именно с помощью этих мух я пересек временной барьер. С помощью этих мух я увидел и услышал Катастрофу.
Виктория обвела взглядом мониторы и клавиатуры. Она начинала догадываться, в чем заключалась тайна Дэвида Кубрика.
— Я видел конец света. Несколькими зондами-камерами я заснял его под разными углами при разных оптических режимах. Я запечатлел недели, предшествовавшие Катастрофе. Я снимал людей, занятых повседневными делами. Я снимал спортивные соревнования, путешествия, ссоры, жизнь... Вы, быть может, помните, что любимой темой моих первых фильмов был мир, который погибает так тихо, что герои даже не замечают этого...
Журналистка огляделась, ища что-нибудь, на что можно было бы сесть.
— Люди из прошлого не замечали ваших камер. Они думали, что это просто... мухи!
Дэвид Кубрик кивнул.
— Тогда во всех ваших фильмах... — не смогла закончить вопрос Виктория.
— Только в последних. В тех, которые я выпустил за последние пятнадцать лет.
— ...это были не актеры, а реальные люди!
Дэвид Кубрик кивнул:
— Теперь вы знаете.
Девушку внезапно затрясло.
— Значит, все, что происходит в фильме...
— Случилось с ними на самом деле.
Виктория Пеэль застыла:
— Но вы же не станете утверждать, что люди в ваших фильмах умирали по-настоящему? — Виктория, казалось, говорила сама с собой. — Убийства были настоящими убийствами? Любовные истории были настоящими любовными историями, а рождения — настоящими рождениями. Все эти подлецы, мучители, тираны...
— Чем более правдоподобен злодей, тем сильнее трогает сердца зрителей отвага положительного персонажа. Тут аудитория не ошиблась, — признался режиссер.
— И все эти взрывы и разрушения вовсе не были спецэффектами? — спросила девушка.
— Именно так воевали наши предки, — признал он.
Виктория Пеэль была ошеломлена. Все фильмы, снятые Дэвидом Кубриком, все его творчество показались ей... чем-то чудовищным. Она вновь подумала о сильном эстетическом воздействии, которое оказали на нее эти фильмы, о красоте образов, о чувствах, которые она разделяла с персонажами. От трагедий, происходивших на экране, она всегда защищалась словами: «Это всего лишь кино» или «Актеры действительно бесподобны». Но если увиденное было чудовищно... правдивым, то это все меняло. То, что казалось трогательным, становилось ужасным. Дэвид Кубрик просто пожал плечами:
— Иногда истина кажется менее правдоподобной, чем кино. Это парадокс. — Он коснулся лица Виктории, смахнул слезинку и облизнул палец. — Ага, «жидкое проявление эмоций», — пробормотал он. — Быть может, именно этого мне больше всего не хватало в моей башне.
Виктория молча плакала. Узкие, отливающие перламутром полоски блестели на её щеках.
— Это ужасно. Значит, они умирали на самом деле, — повторяла она, не в силах поверить.
— И любили друг друга по-настоящему, — закончил режиссер.
— И испытывали все, что было в ваших сценариях...
Перед ее мысленным взором проносились образы из любимых фильмов.
— Это были не сценарии, — мягко поправил ее Дэвид Кубрик. — Никакого вымысла. Просто документальное кино.
При мысли о том, что она осмеливалась писать рецензии на хронику реальных событий, Виктория вдруг задохнулась от стыда
— Лучший сценарист — это вовсе не я, это... Бог, — сказал режиссер.
Дэвид Кубрик смущенно улыбнулся, и на лице его появилось выражение, как у ребенка, которого застали в тот момент, когда он запустил палец в банку с вареньем.
— Единственная моя заслуга заключается в том, что я запечатлел несколько чудесных или трагических моментов из жизни наших предков такими, какими их написал Великий Небесный Сценарист...
Мэтр кино открыл фотоальбом, и Виктория тут же узнала сцены из его фильмов.
— Я соблюдал только одно правило: выбирать не слишком узнаваемые мгновения, чтобы не привлекать внимания Совета мудрецов. К счастью, самые прекрасные моменты прошлого известны меньше всего. Я нашел их и заснял, только и всего. Это все равно что собирать букет в джунглях. Я не выращивал этих цветов, единственная моя заслуга состоит в том, что я по-своему показал их публике.
Виктория Пеэль продолжала тихо плакать, внимая речам режиссера. Она долго молчала, словно открытие великой тайны студий Д.И.К. повергло ее в прострацию.
Мэтр кино неловко пригладил свою длинную седую бороду:
— Прошлое человечества отчасти записано в нас, в наших генах. Вот почему мои фильмы никого не оставляли равнодушными. Они пробуждали память о дедах, скрытую в глубинах наших клеток. Никакое правительство не сумеет подчистить коды нашей ДНК до такой степени, чтобы заставить нас забыть страсти, обуревавшие наших предков.
— История человечества запечатлена в нас самих? — переспросила Виктория.
— Я не могу объяснить это с научной точки зрения, но успех моих фильмов недвусмысленно это доказывает. Люди припоминают. Они не впервые видят изображения из моих кинолент... они их вспоминают.
— Этого не может быть. Мы не можем носить в себе историю наших предков. Не можем знать о неожиданных поворотах их судеб. Ведь все это произошло до нашего рождения, и нам никто не рассказывал об этих событиях.
Дэвид Кубрик погладил колбу с роботами-насекомыми:
— Теперь вам понятно, почему я окружил свою работу тайной. С того момента, как у меня возникла идея проекта — признаюсь, что вынашивал ее я очень долго, — я занимался только одним: искал способ воплотить ее в жизнь.
Он пристально смотрел на мух — нетерпеливых операторов, ожидающих только пресловутого «Внимание: съемка. Мотор!», чтобы начать полет среди людей из прошлого.
