На обратном пути доктор молчал. Он заговорил, лишь сняв скафандр в комнате Родина.
— Н-да, — он покачал головой, — Маккента придется вычеркнуть. Нет сомнения, что именно он был первым у входа. Меньше чем через две минуты после появления ракеты. Никакие силы не могли помочь ему пробежать расстояние от радиотелескопа сюда, вниз, за две минуты.
— Я бы задал дополнительный вопрос, — тихо произнес следователь. — Маккент бежал от оранжереи и был у входа первым. Рею Сантос тревога застала тоже почти у оранжереи, и она прибежала второй. Интересно, не правда ли? Особенно если учесть, что они не встретились.
Доводы доктора Гольберга— Итак, значит, Нейман или Юрамото. Кто бы мог подумать? — Эрза Гольберг с недоверием смотрел на листок бумаги. Из восьми имен шесть было вычеркнуто. — Знаете, даже сейчас я бы не отважился гадать, кто из двоих это сделал. Оказывается, быть гадалкой не так уж легко.
— В криминалистике не только трудно — рискованно.
— Очень рискованно. С кого же начнем… Я имею в виду начнете?
— Пожалуй, — майор секунду колебался, — с Неймана. Идет?
— С Неймана, так с Неймана. Кое-что мы о нем знаем, то есть — чем он занимался утром. Алиби у него есть.
По словам Глаца, Нейман утром находился в его кабинете. Они вместе готовили радиограмму на Землю. После окончания, примерно в 10.50, Нейман ушел. Чем он занимался потом?…
— Что я делал потом? — Нейман лениво прищурил глаза. Направился к ракетоплану.
— Вы намеревались совершить полет?
— Да, после обеда.
— И поэтому пошли подготовить машину?
— Совершенно верно.
— По дороге встретили кого-нибудь?
— Нет.
— Этим ракетопланом, как вы его называете, можно управлять и на расстоянии?
— Конечно.
— Могли бы вы сэкономить время и проверить исправность приборов, не поднимаясь в кабину ракетоплана?
— Да, но этим я бы ничего не достиг.
— Не понимаю.
— Ракетоплан стоял рядом с радиомаяком, с которого осуществляется дистанционное управление. И поскольку я все равно был там, какое имело значение — проводить проверку с маяка или непосредственно из кабины?
— Правда ли, что Шмидт ловил сигналы с Земли?
— Да, радистов-любителей, — подтвердил пилот, — он даже посылал им открытки.
Когда они остались одни, доктор внимательно посмотрел на следователя. Наконец он провел ладонью по лбу, словно отирая капли пота.
— А что делать? — промолвил он. — Кто бы мог подумать! Итак, все-таки Юрамото! Неужели он?… — Гольберг покачал головой. — Но арифметика неумолима — остается он один. У всех остальных есть алиби. Надежное, стопроцентное алиби.
— А Неймана вы зачеркнули?
— Конечно. Если за три минуты до тревоги он занимался рефлекторами ракетоплана, то в 10.59 его не могло быть на холме у радиотелескопа. Так же как и Ланге… О чем вы задумались, майор?
— Ну, как бы вам получше объяснить? Меня гложет… мысль, что я забыл о чем-то важном. Что мы в чем-то ошибаемся, что-то проглядели. Я почти ухватил эту мысль во время беседы с Маккентом, но потом она вновь от меня ускользнула.
— Вы не можете что-то вспомнить?
— Вот именно.
— Ничего, — уверенно сказал психиатр, — обязательно вспомните. Стоит лишь воспроизвести весь разговор, восстановить все подробности, представить себе все визуально. Кто где стоял, выражение лица и тому подобное. И вы схватите эту мысль, что упорно скреблась в вашей памяти. А теперь пойдемте к Юрамото, последнему в нашем списке.
Сейсмическая станция, расположенная у самой подошвы обрыва, напоминала половину исполинского яйца допотопного ящера. Серо-белые стены четырьмя иллюминаторами глазели на плоскую долину, раскинувшуюся перед базой.
— Так вот где вы работаете, — произнес Родин, осматривая овальное помещение, — я представлял себе кабинет селенолога иначе.
Лицо Юрамото осветила приветливая улыбка.
— Это не единственное мое рабочее место. Но здесь я бываю часто. Здание построено в стороне от других помещений, так как здесь установлен один из сейсмографов.
— Здесь?
— Да, прямо под вами, в шахте. Он помогает нам слушать Луну.
— Это, верно, очень чувствительный прибор?
— Хотите взглянуть?
Да, майор хотел взглянуть.
Юрамото нажал кнопку, тяжелая крышка люка поднялась. Перед ними возникла винтовая лестница, покрытая мягким ковром. Внизу, на двадцатиметровой глубине, в довольно обширном помещении, — пожалуй, не меньше верхнего — в полутьме виднелся сейсмограф с высоко поднятым плечом. В подземелье скрещивались три узких зеленых луча.
— Как видите, ничего особенного. Похож на любой сейсмограф на Земле. Отраженные лучи увеличивают амплитуду малейшего колебания, которое тут же регистрируется. Самописец прибора чертит линию на равномерно движущейся бумажной ленте. Взглянуть на сейсмограмму можно наверху.
— Говорят, некоторые из этих приборов настолько чувствительны, что могут зарегистрировать даже биение человеческого сердца, — заметил Родин.
— Могут, если стоять вблизи аппарата и на твердом основании. Сейсмограф реагирует не на звук, а на колебания. Правда, каждый звук — это механическое колебание, но не каждое колебание сопровождается тем, что мы привыкли называть звуком.
Наверх поднимались молча.
— А вот здесь вычерчивается сейсмограмма. — Селенолог осветил бумажную ленту, и они увидели волнистую черту. У самого кончика самописца волны как бы лихорадочно заметались.
— Что это значит? — доктор дотронулся до защитного стекла.
— Прибор зарегистрировал наши шаги. А возможно, биение сердца.
— Несмотря на ковер?
— Да, несмотря на то что лестница и пол изолированы.
— Я с сожалением констатирую, — Родин на секунду замолчал, но морщинистое лицо селенолога было непроницаемым, что мы не очень-то продвинулись вперед в расследовании дела. Мы хотели бы кое-что уточнить.
— Понятно. Вас интересует, не я ли убийца Шмидта.
Позже, вспоминая этот драматический момент, доктор Гольберг заметил: «Я был потрясен, майор, но вы даже глазом не моргнули. Это было великолепно — наблюдать, как вы оба соревнуетесь в выдержке».
— Совершенно верно. — Родин поудобнее уселся в кресле. Не трудно ли вам объяснить, почему вы не могли быть убийцей?
— На родине моих предков сохранилось много пословиц. Разрешите привести одну из них: «Тигр не допрыгнет до орла».
— То есть вы хотите сказать, что в момент смерти Шмидта были далеко от него?
— Наслаждение — купаться в росе, но еще большее наслаждение — говорить с человеком, который понимает тебя. Именно это я и имел в виду.
