В: «У тебя на спине рюкзачок. Расскажи, что в нем».
О: «Нет. Излом подобия. Не держу. Не вижу. Нет сущности. Кто я?»
В: «Ты – Малахов! Малахов Эм Эн. Держи подобие. Что ты делаешь?»
О: «Он входит в магазин. Большой магазин, нарядная витрина. Он внутри, я его не вижу. Ушел. Нет подобия. Нет сущности. Красивая кукла на витрине. Уходит… Дядя, я не хочу!… Дядя, пожалуйста…»
В: «Будет тебе кукла, самая лучшая! Попробуй войти в подобие еще раз. Потерпи. Ты – Малахов! Ответь на главный вопрос: что ты собираешься делать?»
О: «Дя-а-дя-ааа!…»
В: «Стоп! Куда, идиот!.. На стол ее клади… Инъектор, живо! Врача!..»
(конец записи)
ПРИМЕЧАНИЕ
По предварительному заключению экспертов парапсихологического отдела, объект «Лайма» в ближайшие дни использован быть не может. Предлагаю продолжить работу с объектом «Кассий», а также ускорить подготовку объектов «Шива» и «Белый Кролик».
(конец сообщения)
Магазин оказался обыкновенным провинциальным супермаркетом, скромным, но довольно приличным. Побродив по отделам, Малахов купил за наличные туфли с мягким задником, новую рубашку, зубную пасту и крем для бритья, батарейки к мозгокруту, лечебные сигареты общеукрепляющего действия и бутылку минеральной воды «Радость бедуина». Из двух молодых людей в одинаковых рубашках навыпуск, вошедших в магазин после него, один со скучающим видом посетителя музея слонялся за Малаховым из зала в зал, другой же занял стратегическую позицию у витрины с кружевным дамским бельем, держа в поле зрения все выходы: действующий главный, запертый запасной и четыре служебных. Прятаться молодые люди и не думали, и Малахов решил созорничать. Двинувшись в обход магазина еще раз, он последовательно приобрел мембранные купальные трусы, лыжную мазь для сверхнизких температур, фантастический роман «Именем Разума» (на обложке было изображено страхолюдное чудище, перекусывающее пополам земной звездолет, а также мускулистый брюнет с лицом восторженного имбецила), подробную карту города Воронеж, детский бумеранг и набор шариков для пинг-понга в пластиковой запечатке. Побросав всю эту дрянь в рюкзачок, он направился к выходу со счастливым видом человека, совершившего после долгих поисков удачную покупку. Что подумали о нем одинаковые молодые люди, оставалось только гадать.
Он неспешно обогнул площадь вдоль зеленых насаждений, где пальмы соседствовали с елками и где за геометрически искромсанными кустами надсадно трещали газонокосилки, отделывая газон под полубокс. От срезанной травы шел вкусный арбузный запах – трава была свежая, сочная, совсем не августовская. Похоже, в Керчи за все лето не пролилось ни одного дождя, деревья выпили воду на много метров вглубь, склоны Митридата выгорели до рыжины, а здесь поди ж ты – поливают…
Город менялся буквально на глазах: сегодня он был не таким, как вчера, а вчера не таким, как позавчера. Общая паника еще не началась – но звоночки были. Заливались вовсю. Витал страх, еще не очень определенный. Страх неизвестности. Так сердце необстрелянного солдата пропускает такт при первом выстреле противника: мимо? в меня?
У страха не глаза, а прямо-таки радары – в этом Малахов убеждался ежеминутно. Вчера дежурная по этажу в дешевой гостинице для попрыгунчиков потребовала от него не дышать в ее сторону – сегодня просто сбежала. Можно было заметить, что на улицах меньше народу, чем полагалось бы в приморском городе в курортный сезон, и люди сторонятся друг друга. Не раз и не два навстречу попадались субъекты в респираторах, многослойных марлевых повязках, а один был даже в мембранном противогазе и, наверно, мнил себя в безопасности.
Пустые глаза людей, угрожающие жесты в сторону тех, кто пересек границу «зоны безопасности», определяемую, естественно, глазомером, матерный лай сквозь респираторы… И – отмеченные… Много отмеченных.
А трупы – где они? Вряд ли на такой город их было больше трехсот. Малахов видел один. Когда от четвертого этажа жилого дома без крика отделилось тело и его падение почти сразу остановила веревка, привязанная к ограждению балкона, он обернулся на крики прохожих. Они кинулись врассыпную, будто раскачивающийся на высоте третьего этажа мертвец в петле сеял вокруг себя смертельно опасную заразу. Прочь, прочь от неведомых бацилл!.. Куда угодно – но прочь!
Пожалуй, сегодня на улицах прибавилось автомобилей. Повальное бегство из города еще не началось, но Малахов не сомневался: начнется со дня на день. Он попытался припомнить, что говорилось по этому поводу в школьном курсе социопсихологии, не припомнил и плюнул: и так ясно. Дураки. Толпа. Даже толпа умников – все равно единый бестолковый организм с животными инстинктами. Вряд ли побегут уже завтра, а вот послезавтра – вполне возможно. В самом лучшем случае и при грамотной работе мэрии – через семь-десять дней.
Пусть бегут, подумал он. Вреда не будет: все-таки мы не лемминги, да и нет здесь фиордов. Кому суждено вернуться, те вернутся, и тогда-то начнется та жизнь, ради которой, рискуя пулей в рот, лезут из кожи вон функционеры, начнется прекрасная, полная ума и доброты жизнь, которой и должен жить человек, потому что, как ни крути словесами и мыслями, он ее все-таки достоин. А пока… агнцы – направо, козлища – налево! Вот так. Гадко – а потерпим…
На приморском бульваре было поспокойнее. Вокруг «плюющегося» фонтана, как и вчера, носились дети, разве что мамаши бдили своих чад тщательнее обычного. Фонтан был с сюрпризом: тонкие хрустальные нити воды летали из чаши в чашу и время от времени какая-нибудь из них выстреливала в произвольном направлении – при этом фонтан издавал нечто среднее между хохотом и ослиным ревом, а ребятня, визжа, спасалась бегством. «Хвоста» за собой Малахов не видел, и это настораживало. Торчать лишнюю минуту возле детей не следовало, но другой свободной скамейки поблизости не нашлось, а сил хромать дальше уже не было никаких.
Будут брать прямо здесь? С них, пожалуй, станется…
Девчушка лет трех прокатила мимо него огромный раскрашенный мяч. Малахов отвернулся. С детьми не сделается ничего – а вот с их родителями? Можно не сомневаться в том, что СДЗН вывернется наизнанку или, что вероятнее, будет создана еще одна, пятая Служба, самая мощная из всех, и ни один ребенок не будет потерян, всех подберем, вырастим, воспитаем, это мы уже умеем, у большинства снимем память о психотравме, тщательно скорректируем тех, из кого родители уже начали лепить свое ухудшенное подобие… но это теория, это потом, а пока каково видеть такую вот девчушку, кричащую сквозь слезы и жуть: «Мама, мамочка, встань!..»
И нечего ответить.
Даже не видеть. Просто ЗНАТЬ, что она где-то существует. Что они уже есть, их уже много, а будет еще больше…
«Демоний» молчал, подлый палач и спаситель. И все же Малахов торопился, меняя обувь и носки, распахивая рюкзачок и брызгая на содранные пузыри на пятках заживляющей эмульсией. Старые туфли он оставил под скамейкой. В новых ноги чувствовали себя не в пример лучше – пожалуй, удалось бы и пробежаться, если припрет.
– Думаете, поможет?
Малахов скосил глаза. Пока он переобувался, на край скамейки подсел мелкий старичок с палочкой, зажатой в птичьей лапке. Одет он был в пальто до пят – кровь не грела, и из рукава торчала длинная, как у древней обезьяны-проконсула, плеть запястья. Взгляд – безумный. Наверно, просто старик, к нацбезу не причастный. Сам по себе старикан.
– Что вы имеете в виду? – спросил Малахов.
– Обувка ваша, – дед хитренько подмигнул. – Вижу, земли бережетесь и меня не чураетесь, как те дураки, у кого морды завязаны. Я тоже по три раза на день обувку меняю, а старую – долой. Заразная она. Отравили землю-матушку, нельзя по ней ходить. Не держит людей земля. Всяку живую тварь держит, а от человека отказывается. Мстит ему, значит. Я уж если из дома выхожу, так только по асфальту, и то опасно: пыль с земли на асфальт заносит. У вас, гляжу, обувка низкая и вся в дырочках, а это считай что босиком. Ботинки надо со шнуровочкой, как у меня, и чтобы подошва была толстая, тогда ничего. Я на всю пенсию накупил, тем и жив пока: чем дальше от земли, тем лучше.
– А на ходулях вы не пробовали? – поинтересовался Малахов.
Старик завозился на скамейке. Наверно, обиделся.
– Стар я уже, молодой человек. Пробовал – падаю. Поймали меня, нос разбил только… А внучек мой ходит. И зять.
Малахов торопливо поднялся:
– Простите, мне пора.
– От газона подальше! – зашебуршал вслед старик. – Середины, середины держись… Э! Туфли свои забери отсюда и выкинь, слышь?..
Малахов оглянулся шагов через сто. «Наружки» по-прежнему не наблюдалось, оба молодых человека куда-то исчезли, и он, неторопливо вышагивая по бульвару, принялся размышлять, что бы это могло значить. С утра ходили по пятам буквально как приклеенные, едва на мозоли не наступали, а вот поди ж ты – дают вздохнуть.
