Они пришли, отвечая на призыв колоколов — Тремэйны и Зарлоу, Эпплидейты и Гольдманы, Диплисси и Арчинбурги. Жители старого доброго Мэна, сказали бы вы, выходцы из французов, ирландцев, шотландцев и канадцев. Сейчас они были разные, но как только все они вступили в церковь, их сознания стали единым мозгом, замечающим чужаков, замечающим малейшую фальшивую ноту в мыслях… они пришли вместе, они слушали, и колокола отзывались в их крови.
У Ива Хиллмана, сидящего за рулем «Чероки», широко открылись глаза при звуках далекого колокольного наигрыша.
— Что, черт возьми…
— Церковные колокола, что же еще? — сказал Буч Дуган. — Звучит красиво. Я полагаю, что они готовы начать погребение.
Они хоронят Рут на городском кладбище… какого черта я должен сидеть сейчас с сумасшедшим стариком за городской чертой?
Уверенности его как не бывало, но было уже поздно что-либо менять.
— В наше время колокола методистской церкви никогда так не звонили, сказал Ив. — Что-то в них изменилось.
— Ну так что?
— Ну так ничего. Или ну так все. Поехали, полицейский Дуган. Он повернул ключ, и двигатель «Чероки» заработал.
— Я еще раз спрашиваю, — настойчиво сказал Дуган. — Что мы ищем?
— Я и сам толком не знаю. — «Чероки» проехал мимо обозначения города. Теперь они выехали из Альвиона и въехали в Хэвен. Ива посетило болезненное предчувствие, что, несмотря на все меры предосторожности, ему этот город уже не покинуть. — Узнаем, когда увидим.
Дуган не ответил, лишь собственная жизнь была дорога ему, и он еще раз удивился тому, как смог ввязаться в это — должно быть, он такой же сумасшедший, как старик за рулем и как остальные. Он усиленно стал тереть рукой лоб прямо над бровями. Там зарождалась боль.
Всхлипывания, красные глаза и приглушенные рыдания сопровождали действия преподобного Гуринджера, чья лысая голова мягко отражала широкий спектр цветов от солнца, пробивавшегося сквозь витражи. Он начал погребальную церемонию, которая состояла из гимна, молитвы, еще одного гимна, чтения любимого отрывка Рут из Библии и еще одного гимна. Чуть ниже его был полукруг из больших гирлянд летних цветов. Они распространяли вокруг себя сладко-душистый аромат, ветерок разносил его из открытых верхних окон по всему помещению.
— Мы пришли сюда, чтобы вспомнить Рут Маккосланд и отметить ее кончину, начал Гуринджер.
Сидящие горожане сжимали носовые платки в кулаках, и их глаза — влажные в большинстве своем — наблюдали за Гуринджером с почтительным вниманием. Они выглядели здоровыми, эти горожане — цвет лица у них был хороший, кожа незапятнанная. Но любой, кто до этого бывал в Хэвене, мог бы заметить, что община как бы распалась на две части. Чужаки не смотрелись здоровыми. Их вид был жалок. У них были ошеломленные глаза. Дважды за время панегирика люди торопились выйти из церкви и забежать куда-нибудь за угол — их тошнило. У других же, которых тошнота донимала не так сильно — в животах непрерывно урчало, что было недостаточно серьезно, чтобы уйти, но все равно достаточно неприятно.
Несколько чужаков лишились своих зубов еще до захода солнца.
У нескольких началась головная боль, которая прекращалась сразу по выезде из города — пострадавшие считали это действием аспирина.
А у нескольких во время гуринджеровского восхваления Рут Маккосланд возникли замечательные идеи. В некоторых случаях идеи приходили настолько внезапно и казались настолько глобальными и фундаментальными, что авторы их чувствовали помутнение в голове. Таким людям стоило больших усилий не вскочить немедленно с церковной скамьи и не выбежать на улицу, выкрикивая «Эврика» во всю мощь легких.
Жители Хэвена замечали такие случаи, и это их немало забавляло. Вдруг чье-нибудь равнодушно-апатичное лицо, которое мгновенно напоминало пудинг, резко преображалось. Глаза расширялись, рот приоткрывался — безошибочные признаки того, что человека посетила Великая Идея.
Эдди Стэмфелл из казарм Дерри, к примеру, задумал новую национальную систему связи для полицейских, благодаря которой ни один полицейский в мире не почувствует себя одиноким. И он представил, как все тайное станет явным благодаря новой системе и все эти назойливые штатские со своими полицейскими отрядами с радиосвязью почувствуют себя кусками дерьма. Новые варианты и модификации стали приходить к нему в голову так быстро, что он не успевал их осмыслить, если бы идеи были водой, он бы давно утонул. За это я должен стать знаменитым, лихорадочно думал Эдди. Преподобный Гуринджер был забыт, Энди Райдерт, его друг, был забыт, его неприязнь к этому полоумному городишке была забыта, Рут тоже была забыта. Идея захватила его мозг. Я стану знаменитым, я революционизирую работу полиции в Америке… а быть может и во всем мире. Черт побери! Черт побери!
Горожане, которые прекрасно знали, что великая идея Эдди покажется ему глупой в полдень и будет бесславно забыта в три, слушали, улыбались и ждали. Ждали окончания всего этого, чтобы вернуться к собственным занятиям.
Тогда они смогут вернуться к «превращению».
Они катились вниз по грязной дороге — Дорога № 5 Альвиона, которая в городской черте Хэвена стала Огненной Дорогой № 16. Дважды от нее ответвлялись грунтовые дороги, пропадающие в зарослях, и каждый раз Дуган внутренне готовился к еще одной поездке-костоломке. Но Хиллмана не привлекла ни одна из них. Он доехал до девятого шоссе и только тогда свернул направо. Ив разогнал «Чероки» до пятидесяти и начал углубляться в Хэвен.
Дуган испугался. Он так и не понял почему. Старик сошел с ума, это уж точно: его идея о том, что Хэвен превратился в змеиное гнездо являла собой пример паранойи в чистом виде. Все так, Монстр почувствовал неуклонное, пульсирующее возрастание нервного напряжения снаружи. Это отозвалось лишь смутными, едва заметными откликами в его нервных волокнах.
— Ты все время трешь лоб, — сказал Хиллман.
— У меня голова болит.
— Станет еще хуже, если только ветер не усилится, так мне кажется.
Еще один шаг по направлению к абсолютному маразму. Какого черта он здесь делает? И почему он чувствует себя так погано?
— У меня такое состояние, как будто бы кто-то подсунул мне пару таблеток снотворного.
— Ого.
Дуган взглянул на него.
— Но ты-то себя так не чувствуешь? Ты ведь совершенно невозмутим.
— Я, конечно, немного испуган. Но у меня нет ни нервного напряжения, ни головной боли.
— А почему твоя голова должна болеть? — сердито спросил Дуган. Их разговор как будто бы был взят из "Алисы в Стране Чудес". — Головная боль не заразная.
