А первое место занял спортсмен, который накануне сказал своему приятелю, что жена у него стерва и шлюха. Так прямо и сказал. И еще много других неприятностей он имел в жизни. Но золотая медаль досталась все же ему.
Потому что он хорошо бегал. Никуда не денешься
«Царство Божье внутри нас», – сказал Иисус. Это надо понимать в том смысле, что человек должен рассчитывать в основном на внутренние резервы.
94
Давно притч не было. Слушайте. Лев и заяц нашли пирожок. И стали спорить, кому съесть. «Он с капустой, – уверял заяц. – Значит, должен съесть я». – «С мясом, – возражал лев. – Я съем».
И решили: кто прав, тот и съест. Разломили – с капустой. Но лев все равно съел пирожок. «Несправедливо! – закричал заяц. – Ведь прав я! Я прав!»
«Ты прав, – согласился лев. – А я – лев».
Опять-таки: царство Божье внутри нас.
95
Перемены будоражат. Дорога пробуждает надежду. Поезд приходит издалека, он стоит в Порелове только пять минут. Это очень хорошо. Как можно меньше в Порелове! Верещагин шумно распахивает дверь купе, с громким! стуком ставит на пол чемодан, магнитофон, решительным шагом идет в туалет. Там он запирается, закуривает, смотрит в зеркало. В выражении его лица есть что-то победоносное, он сам замечает это и доволен. Хорошее лицо, говорит он себе. В дверь туалета начинают стучать. К Пеликану он войдет именно с этим лицом. Не как бедный родственник, не проситель – в конце концов, он не кто-нибудь, он – Верещагин, черт возьми… А в дверь стучат. Начать все сначала, говорит он себе, минувшие годы – гниль и болото, – вот как он определяет теперь свою прошлую жизнь. Застой! Он шел на поводу. Он плыл по течению. Теперь будет иначе, решает он. Он засмеется Пеликану в лицо, если тот; предложит ему плохое место. Он потребует нормальных научных условий. Он займется, наконец, своим Кристаллом. Он скажет Пеликану: слушай, ты…- именно! этим тоном и на «ты»… В дверь стучат уже изо всех сил. Он скажет Пеликану: время Верещагина пришло, будь счастлив, что ты ему подвернулся… Дверь прямо-таки гнется от ударов. Конечно, я потерял годы, даже десятилетия, но молодость, она ведь до пятидесяти четырех лет. Время еще есть!.. «Да войдите же!» – кричит он, распалясь. За дверью – вопль, Верещагин отпирает – на пороге проводница. «Что вы хулиганите по ночам! – кричит она. – Сами в туалете, а женщине – «входите»!» – «Так ведь я заперся», – оправдывается Верещагин. «Вот я и говорю! – кричит проводница. – Заперлись, а мне – входи. Выходите немедленно, на стоянках пользоваться запрещено!»
Стоянка?
В самом деле: поезд еще в Порелово; оказывается, он еще не тронулся, – Верещагин быстрым шагом уходит из уборной: спать, спать, спать! Набираться сил для новой жизни. В купе – мертвенный синий с потолка свет, на нижних полках – мужчина и женщина – друг против друга, с одинаково открытыми ртами. Веки не вздрагивают, лица синие – можно подумать, с этими людьми кончено. Завтра их можно будет выбросить. Но нет же! Утром они оживут, воскреснут, как ни в чем не бывало рассядутся вокруг столика, вытащат жратву и будут жевать без перерыва до самой станции назначения. Еще и Верещагина примутся угощать – нет уж, дудки! Ни какие контакты с ними Верещагин вступать не будет – они противны ему, он только успел глянуть в их раскрытые рты, как сразу проникся отвращением, – он замечает висящий на вешалке китель: погоны с тремя большими звездочками – полковник… Тем более!
Верещагин отдает проводнице билет. «Двадцать первое место», – говорит она и уходит. Двадцать первое? О, да это же нижнее, на нем полковник, ага! Верещагин даже потирает руки, предвкушая битву и удовольствие, он трясет полковника за плечо и громко заявляет: «Это мое место», хотя, конечно, мог бы залезть и на верхнее – верхние места он даже любит больше, но нет, с сегодняшнего дня он будет бороться за свои права в большом и малом. Ведь стоит сегодня уступить в малом, как завтра же уступишь в большом – и не заметишь… Полковник сонно бормочет: «Чего?.. Кого?» – «При чем тут кого?» – говорит Верещагин и совсем уж выходит из себя, так как полковник – нахал! – поворачивается к стенке лицом; он думает, ему все позволено, раз он полковник, – если ты полковник, то Верещагин тогда генерал. Маршал! Генералиссимус! «Вставайте! – вопит генералиссимус. – Это мое место!» – и лупит полковника кулаками по спине, тот тяжело приподнимается, кривится беспомощно, как ефрейтор. «Что случилось?» – спрашивает, Верещагин снова повторяет, что это его место, требует, чтобы полковник убирался ко всем чертям, к себе, на верхнюю полку…
Здесь бы возникнуть скандалу, Верещагин очень надеется на сопротивление, он жаждет битвы, он с целой ротой полковников готов вступить в бой, но полковник покорно убирается. Он пыхтит, кряхтит, в тон ему кряхтит женщина – она тоже проснулась, она – ему жена, они перетаскивают подушки, простыни, одеяла на верхнюю полку, сопят, недовольные…
Верещагин свою постель стелет, ложится, настроение у него победное. «Ну, Пеликан, держись!» – думает он и с этими словами погружается в сон.
Истерика кончилась.
96
Худого долговязого льва изображает ручка. Лев смотрит бронзово, без сочувствия. Чтоб открыть дверь, нужно, преодолев страх, обхватить туловище царя зверей ладонью и потянуть на себя.
Ты прав, а я – лев!
Петр Великанов, по-студенчески – Пеликан, и так огромен ростом. Да еще в белом – почти белом – костюме. А белое – крупнит: Пеликан возвышается над письменным столом как меловая гора. «Можно войти?» – спрашивает Верещагин, у него холодная после схватки со львом рука. Огромный, укрупненный белым костюмом директор встает из-за письменного стола и спешит на встречу гостю.
Верещагин сжимает руку в холодный кулак.
Но директор склоняется над ним, обнимает за плечи и трижды бьет ладонью по спине: два раза сильно, с чувством, а в третий раз – слегка.
Он бы ударил только два раза, но по спинам давно не виденных друзей положено бить трижды, вот он и ударил в третий раз – для счета, чтоб уважить традицию.
Директоры обязаны уважать традиции и даже быть немножко консерваторами, так как их главная обязанность – сдерживать новаторские порывы подчиненных. Если начальство не будет сдерживать новаторских порывов подчиненных, то мир помчится вперед с такой страшной скоростью, что разлетится в куски на первом же повороте.
Новаторов развелось что-то очень много. А если к ним присовокупить еще и всех неудачников, которые вечно недовольны существующим положением вещей, то получится огромная толпа ниспровергателей, за которой нужен глаз да глаз.
Директор тихонечко ударяет Верещагина в третий раз и громко произносит: «Ну, старик, встретил бы на улице – не узнал. Думаешь, сильно изменился, поэтому? Как раз наоборот. Я бы подумал: гляди, идет Верещагин, но может быть, чтоб это был Верещагин, так Верещагин выглядел двадцать лет назад. Значит, не Верещагин это».
