– Ну, позвонят откуда-нибудь… Пришлют эсэмэску… Мы – тут же летим…
Тем не менее мы теперь как бы вместе, и чем дальше, тем больше укрепляется эта единая жизнь.
Ничего иного я не хочу.
А в день ее первого показа по телевидению мы устраиваем себе настоящий праздник. Я приношу шампанское и цветы, Стана героическими усилиями готовит какой-то салат. Правда, есть его можно только с большим трудом, но зато передача, по-моему, выше всяких похвал.
Стана – крупным планом, озабоченное лицо.
Стана и известный артист (который несет, между прочим, явную хренотень).
Стана с микрофоном на Невском.
Стана – на фоне Аничкова моста…
Целых сорок пять секунд на экране!
– И не сорок пять, а почти пятьдесят!.. Ты мое значение в мировом информационном пространстве, пожалуйста, не преуменьшай!..
В общем, есть за что торжественно чокнуться.
Щеки у нее розовеют, глаза вдохновенно блестят. В любви она этим вечером превосходит саму себя: раньше это был свежий, упругий, накапливающий силы бутон, а теперь – яркий цветок, распустившийся, олицетворяющий собою призыв. Это кого угодно сведет с ума. Мы слегка задыхаемся, взлетаем к незримым вершинам, низвергаемся, обессилев, снова парим над землей. Тяготение над нами невластно, мы свободны, для нас больше не существует границ.
А потом Стана провозглашает, что она знает теперь, как мы с ней будем жить.
– Мы будем жить долго и умрем в один день!.. Нет, даже не так!.. Мы с тобой вообще не умрем!..
И через мгновение она уже спит – слабо выдыхая не воздух, а сонную эманацию счастья.
Я, напротив, не сплю.
Мне хочется продлить те мгновения, которые, вероятно, будет уже не вернуть.
Наверное, я тоже выдыхаю эманацию счастья.
И мне тоже кажется, по крайней мере сейчас, что мы с ней никогда не умрем.
Раз Стана сказала, значит, будет именно так.
Я лежу – привыкая к бессмертию, которое мне отныне дано.
Если только оно и в самом деле дано.
За стеклами – накрапывающая темнота.
Бродят по Петербургу призраки осенних дождей…
Утро, впрочем, выдается солнечное и ясное. В окна, открывающиеся на крыши, светит неожиданно чистая октябрьская синева. Она точно промыта будущими холодами до дна. А когда я, уже немного опаздывая, выскакиваю на остановку маршрутки, то вижу длинные отпечатки домов, пересекающие асфальт, серый поток машин, прохожих, сгрудившихся у светофора. Дворник на соседнем газоне сгребает листву, и туда, на комья влажной земли, слетаются суматошные воробьи.
Все совершенно обыденно, все привычно, все неустанно свидетельствует о том, что жизнь течет как всегда.
Лишь в дальней части проспекта, откуда должна явиться моя маршрутка, еще белеет туман – как эхо сгинувшего дождя.
Перетекают в нем какие-то расплывчатые завитки.
Сгущаются и пропадают какие-то неопределенные очертания.
И на мгновение мне вдруг кажется, что это не туман, а некое далекое озеро: светлая амальгама воды, купы пышного ивняка на том берегу. А перед ними, точно продолжение сна, точно то, что иногда через изнанку сознания просачивается в дневную явь, проступают бледно-призрачные терема, какие-то бревенчатые строения, какие-то невесомые луковичные навершия.
Я даже слышу отзвук колокольного звона, колеблющийся вдали.
И тут же все исчезает, все растворяется в сутолоке грядущего.
Выползает из-за поворота троллейбус.
Монструозный «джип» с затененными стеклами прыгает в образовавшуюся пустоту.
Я встряхиваю головой.
Мне только не хватает глюков и миражей.
Впрочем, это действительно – лишь на одно мгновение.
А так – все живет, все радуется, предвещает умопомрачительный день.
Блистает солнце.
Вздрагивают троллейбусные провода.
Воздух сладок и свеж, как будто плавают в нем микроскопические примеси счастья.
Он льется в грудь как огонь.
Это воздух какого-то нового мира.
Воробьи, опьяненные им, галдят, как черти, вырвавшиеся из ада…
Дайте миру шанс
Повесть по мотивам реальности
Осенью 1977 года Германия находится в каком-то шизофреническом состоянии. Так бывает, когда вдруг до удушья сгущается атмосфера, наползают, застилая все небо, хмурые тени, съедает звуки и краски сумеречная пелена и неожиданно с дьявольской высоты начинают бить молнии, будто карая землю ударами ослепительного огня.
Некуда бежать от раскатистого грома небес.
Негде укрыться от разрядов тысячевольтного электричества.
Всё пребывает в растерянности. Всё – в напряжении, предвещающем апокалиптический взрыв. Надежда мгновенно переходит в отчаяние. Шепот, едва слетающий с губ, срывается на истерический крик. Еще в апреле происходит убийство генерального прокурора ФРГ Зигфрида Бубака. Когда «мерседес» чиновника, едущего на работу по тихому Карлсруэ, останавливается у светофора, рядом с ним тормозит затянутый в кожу, прикрытый шлемом мотоциклист с пассажиром на заднем сиденье, оба они мгновенно наводят пистолет-пулеметы и всаживают внутрь салона двадцать шесть пуль. Бубак убит на месте. Также погибают двое его охранников. Личность мотоциклиста остается неустановленной до сих пор, однако уже через четыре часа ответственность за убийство берет на себя подразделение РАФ (Роте Армее Фракцион[12]) имени Ульрики Майнхоф. Как разъясняется в его заявлении, это «операция возмездия»: именно генерального прокурора З. Бубака один из членов организации РАФ Ян-Карл Распе назвал на суде непосредственным виновником смерти Ульрики Майнхоф в тюрьме Штаммхайм.
Главные события, однако, разворачиваются с конца лета. 30 июля происходит неудачная попытка похищения президента «Дрезднер-банка» (одного из крупнейших в Германии) Юргена Понто. Ответственность за акцию берет на себя подразделение РАФ «Красный рассвет». Убивать банкира никто не планирует, его предполагается обменять на содержащихся в тюрьме членов РАФ. Однако Понто, в загородный дом которого врываются террористы, неожиданно оказывает сопротивление и получает пять пуль в грудь. Германия ошеломлена: террористов в дом Понто привела Сюзанна Альбрехт, его крестная дочь. Дети восстают против родителей. Настал конец света. Значит, уже никому верить нельзя?
А 5 сентября РАФ похищает одного из высших сановников ФРГ – президента западногерманского Союза промышленников Ганса-Мартина Шляйера. Операция поражает тщательной спланированностью и размахом. Среди бела дня в центре Кельна машину Шляйера окружают пятеро террористов в масках. Огонь ведется из автоматического оружия – нападающие прекрасно вооружены. Убиты несколько полицейских. Самого Шляйера увозят в микроавтобусе, где позже будет найдена записка с требованием освободить узников тюрьмы Штаммхайм (там содержатся арестованные члены РАФ). Несмотря на титанические усилия, обнаружить место, где прячут Шляйера, полиции не удается.
