Алексей Доронин - Сорок дней спустя

- В первые недели дозу хапнул, - объяснил отшельник, перехватив его взгляд. - От воды. Будешь снег топить, осторожней. Копай поглубже и счетчиком меряй. Если фонит, лучше вылей. А если уж приперло, то отстаивай полдня.

Он уже стоял у порога одетый. В лохматой шапке, валенках и тулупе он напомнил Саше Робинзона Крузо, каким художник изобразил его на обложке старого издания книги Д. Дефо. Для тропического острова это было явно слишком.

Лицо старика закрывал респиратор - "лепесток".

- Пепел не вдыхай. Как пойдешь, сделай повязку хотя бы из марли. Но лучше дождись. Я быстро, - он снял со стены снегоступы и вышел за порог.

Хлопнула дверь, потом вторая. Данилов приподнялся на кровати. Силы еще не полностью вернулись к нему, но он чувствовал себя бодрее (а ведь недавно был покойником…).

Следующие два часа Александр просто провалялся. Кости еще ломило, мышцы отзывались болью. Затем перекусил тушенкой из своих запасов и прошелся по дому, разминая затекшие конечности. Проверил свои вещи - все до последней мелочи было на месте. Верхняя одежда аккуратно висела на вешалке. Ружье обнаружилось в сенях, как и его лыжи.

Следуя бессмысленной привычке, парень посмотрел на часы: было десять вечера - и снова откинулся на подушку. Дел было много, но что-то ему подсказывало, что нигде он больше не сможет отдохнуть в безопасности.

Когда миновал еще час, Данилов решил, что "быстро" может затянуться на день, учитывая расстояние до парка. Он встал, подошел к люку, приподнял его и с тоскливой жадностью посветил вниз. Там было глубже, чем он думал. Ступеньки казались мокрыми и скользкими. Где-то на глубине трех метров лаз заканчивался глухой крышкой. То ли металлической, то ли обитой железом.

Если верно второе, то, возможно, он смог бы разбить ее топором.

Настолько ли он пал, чтоб обокрасть человека, который первым за много дней помог ему? Кто знает. Но, спускаясь в эту кротовую нору, он, не до конца оклемавшийся после болезни, мог сорваться. Так что не стоило.

Да и хотя бы день на восстановление сил ему еще нужен.

Утром вернулся хозяин, за плечами у него был двадцатикилограммовый мешок соли. Остаток дня он рубил, варил и вымачивал в тазу жесткую собачатину, занимая Сашу рассказами о том, как охотиться на бывший друзей человека и самому не стать их добычей.

Хороший шмат этого продукта из предыдущего посола Александр получил в дорогу, поделившись со стариком в качестве ответного жеста ненужными ему самому сигаретами. Он чувствовал, что этот ненормальный, но хороший человек доживает свои последние дни. И что-то подсказывало ему, что впредь он будет встречать людей совсем другого типа.

День сорок четвертый

После теплой избы выходить даже на "слабый" двадцатиградусный мороз было неприятно.

- Ну, даст бог, еще свидимся, - махнул ему рукой дед и вернулся в дом.

Пересекая перепаханный взрывной волной огород, Саша надеялся, что следующий приступ не нападет на него под открытым небом.

Спустя пять минут, уже шаркая лыжами по снежку с вкраплениями шлака, он вдруг оглянулся назад, в клубящуюся пустоту. Ему вдруг показалось, что все это бред, и если он вернется туда, то не найдет ничего, кроме горстки костей в заваленном подполе. Да может, и нет никакого подземелья. Просто его воображение на грани сна и яви развило из старого телесюжета про местного кулибина целую сцену. В последнее время он не удивлялся ничему.

Он направил туда луч фонаря - но дом уже пропал за отрогом горы.

И вот он опять шел через страну мертвых, по краю родному, чувствуя справа дыхание бездны, раскинувшейся в паре километров. Скорей бы оказаться подальше.

Ветер приносил пушистый снежок. Белый он или черный - в темноте было не разобрать, но иногда, проводя рукой по лицу, Саша обнаруживал на ней потеки сажи.

Он шел, бормоча себе под нос в такт шагам:

Я за демонами следом,

Тем путем, что им лишь ведом,

Где воссев на черный трон,

Идол Ночь вершит закон,

В край родной прибрел бесцельно

С этой Фулы запредельной.

Раньше тут был лесок. Теперь поваленные деревья под снегом угрожали сломать его лыжи. Земля была овражистой, но эти овраги были естественного происхождения и хорошо заметны. Лучше так, чем приближаться к Провалу. Старик рассказывал, что по его периметру полно маленьких ям от пяти до двадцати метров глубиной, отвесных как колодцы.

Сначала он шел, куда глаза глядят, держась гор и стараясь двигаться на северо-восток. Саша признался себе, что спросил у Василия Ивановича про уцелевших в городе не для того, чтоб найти их. Шестое чувство ему подсказывало, что никого из тех, кого он знал, среди них нет - все жили в этом районе, где разверзлась земля. И все же он захотел убедиться…

Инферно. Александр все чаще думал, что именно здесь вышли на свободу силы, не оставившие миру последнего шанса. Сотни миллионов тонн пепла, выброшенные в стратосферу вместе с грибовидными облаками пыли.

Кое-где продолжали тлеть подземные пожары - он видел свободные от снега проталины, некоторые площадью с футбольное поле. Иногда его путь преграждали расселины, из которых вместе с дымом поднимались потоки теплого воздуха.

Возможно, здесь все началось, и здесь по законам физиологии человека должно было закончиться - для него. Но, поди ж ты, не кончалось. Странное существо человек.

Он знал, что, придя сюда, увидит эту картину. На что он мог надеяться? На то, что бог пощадит один отдельно взятый город и спасет его от очищающего пламени и льда? Да нет же. Саша был реалистом: там, где другие пытались разглядеть свет в конце тоннеля, он видел несущийся навстречу поезд. Может быть, он прибрел сюда, чтобы в последний раз увидеть дом и умереть на родной земле, где так давно не был? Чуть теплее, но все еще слишком холодно.

Вначале им руководила именно эта мысль. Но потом, глядя на то, как люди, которых пощадила огненная смерть, теряют остатки человеческого, он понял, что не хочет больше ничего видеть. Лучше ему умереть где-нибудь на железнодорожном полустанке "235-ый километр", прислонившись к железнодорожному столбу и до последнего момента вспоминая свой город таким, каким он был во время последнего Сашиного приезда: грязным, серым, но живым. Похоронить прошлое в закрытом гробу, сохранив перед глазами его прижизненный образ.

Но он не мог остановиться. Ноги сами несли его сквозь мрак и холод домой. Так продолжалось сорок дней. Каждый раз, отходя ко сну, он закрашивал черным фломастером одно деление в карманном календаре.

Снег падал, становилось все холоднее. Живые на его пути попадались реже, чем мертвые. Все, как и он сам, находились в шаге от смерти, но все равно оставались опасны. Иногда за целые дни пути ему никто не встречался, и Александру начинало казаться, что он последний живой человек на планете. Он ничего не имел против…. Потом Саша, конечно, понимал, что ошибся, но не сильно: тех, кого он встречал, едва ли можно было назвать людьми. Несколько раз он натыкался на них, рыщущих в поисках пищи, таких же неприкаянных… Данилов не искал их общества. Каждый раз, слыша голоса, он прятался и затихал, зная, что движет людьми сейчас не жажда общения, а голод. Голод, который погубил душ больше, чем ядерные удары и проникающая радиация. Пол Верхувен был не прав. Основной инстинкт - не половой, а пищевой. Он первичен. Он заставляет убивать и пожирать, чтобы выжить.