– Не светлая?
– Светлая, – не брюнетка же, но это к природе и родителям пусть претензии предъявляют.
– С красной стороны?
– А где она?
– За ущельем.
– Оттуда.
Роберган хмыкнул, взгляд ласковым и насмешливым стал:
– Там, девонька, не то, что изначальных – светлых не сыщешь. Там таперича все в равных – что светлый, что простой. А и не найдешь светлого. Всех под корень вымели, когда я еще пацаном зеленым был. А кто из светлых, за каким-то рогом на красную сторону идет, я про то все знаю – через мои земли идет, через мои возвращается, – и качнулся нос к носу к девушке. – Только тебя я не видел, и тихо ты прошмыгнуть не могла. Дева да еще из изначальных – переполох до самого земного темечка. А ты у нас, по родовым-то знакам, еще и Лайлох. Правдой было б – шаг ступила и все б уже знали. Не Зарех бы по моим землям шнырял – Эберхайм, и гон бы устроил такой, что не то, что селения, лес бы горел.
– Страшно, – заверила Эра, не моргнув. – А теперь давай серьезно и по- взрослому?
Роберган криво усмехнулся, отодвинулся. Ногой стул притянул и сел напротив пленницы, оскалился, типо улыбнулся:
– Ну, ну, глаголь, подарок лесной.
– Я тебе не враг, ты мне тоже. Войны меж нами нет, претензий быть не может – разошлись и словно друг друга не видели. Идет?
– Шутишь? – рассмеялся, а взгляд серьезен и пытлив, не смотрит лет – сверлит. – Шевеленья по округе нездоровые. Ты, птица неведомая, с какой-то радости под шумок да в наши края залетела. А почто? Кто такая?
– В Тоудер иду.
– Да что ты? – бровь выгнул. – К светлым? Ай, хороша сказка.
– Правда. Ты, вроде, нейтралитет держишь – ни багам, ни светлым – так какая тебе разница, куда и кто?
Мужчина прищурился, взгляд изменился и стал холодным, подозрительным:
– Знак-то при тебе есть, но веры тебе нет. Речи поганые, скользкие. Может баги со своими Богами и черную сторону к рукам своим прибрать решили? Пора настала и ты первая от них? Пойдешь в Тоудер, разведаешь, порежешь, кого получится, а там и твои подоспеют.
– Одна? – улыбнулась: да ты фантаст.
– Зачем? Еще с тобой. Одежка у вас приметная, говор и как держитесь. И на светлых вы с виду только и похожи. Нет, птица красная, меня вам не провести. По взрослому, говоришь, надо? Давай.
Качнулся к девушке и в глаза взглядом впился, словно гипнотизирует:
– Я ни за вас, ни за светлых – я за своих. Случись – они первые лягут, а мне то без радости. Мальцом крови напился до дурмана. Не только у вас, но и у нас все горело и в крови плыло. Мне заворушки без надобности. Договор с Эберхаймом я давно заключил – светлых мы к нему не пускаем, а находим – ловим, убираем. Он за то на красную сторону ни ногой. А кто из багов нарушает, тот под клинок попадает. Все по-честному. Но у вас новая игра пошла, а я в том участвовать не желаю. Вслепую. Поэтому ты сейчас охолонешься да подумаешь сильно, а к вечеру мы с тобой снова поговорим, без недомолвок, в открытую. Пойдет разговор по чести – жива будешь, нет – не обессудь.
И подхватил за шиворот, поволок в двери, через небольшой закрытый дворик к каменной кладке – маленькому домику с оконцем под крышей. Дверь открыл, скинув серьезный железный засов и, внутрь девушку пихнул.
Эрика пролетела по ступеням и рухнула животом и лицом на солому на каменном полу:
– Мать вашу, аборигенку! – выругалась отфыркиваясь.
– Да уж! – услышала веселое, задорное, а следом радостный хохот. Приподнялась, глянула на идиота и замерла на пару секунд:
– Шах!
Тот улыбался и просто лучился от радости. Встать попытался, но руки были связаны и, вышло неуклюже. На ногу припал, на колено упал.
– Вот кого рад видеть, так это тебя! – засмеялся опять, не заметив своей неуклюжести.
Эра поднялась легко, плечом мужчину подпихнула, помогая подняться, и поняла по тому, как он прихрамывает, что тот ранен.
– Царапина, – отмахнулся в ответ на ее вопрос во взгляде. Светился весь, глаз с нее не спускал – Эрике даже немного не по себе стало – неужели так потрепали ребят, что одна радость – свою живой увидеть. Или вообще только они с Шахом остались?
Помрачнела, но спрашивать не стала – душу бередить не время.
И не договариваясь, старым испытанным способом, не раз и не десять апробированным, развернулись друг к другу спинами и начали путы развязывать.
– А я, признаться, беспокоился. Думал, как ты.
– Наши, кто еще живы? – решилась спросить.
– Самхат точно погиб. Самара серьезно ранен. С ним Радий – живой. Был. Через ущелье переходили, напоролись на местную инквизицию. Раскидало нас.
– Знакомо.
– Дела, скажу тебе – голову сломаешь, а что к чему не поймешь.
– Я уже даже не пытаюсь, что-то понять, чтобы крезу не заработать.
Шах засмеялся:
– Нет, все-таки как здорово, что ты нашлась!
– Я не терялась, – вывернула, наконец, одну руку из веревок. Развернулась и вторую освободила. С товарищем теперь дело проще пошло – немного и теперь уже и Шахов руки разминал.
– Ты ранен, – заметила кровь и прорехи на спине на куртке. К стене его прижала, и ладонь на спину положила, прямо в разрез ткани.
– Ты чего? – блаженно заулыбался.
– Помолчи пару минут.
Мужчина послушался, стоял смирно и косился на девушку, взгляд лучился, глаза просто как два солнца Деметры светились.
И чего счастливый такой? – недоумевая, подумала Эрика. Нет, она тоже рада его видеть, но настолько щенячьего восторга не испытывает.
И с трудом сглотнула вставший вдруг ком в горле. Замутило от токов, что волнами колючими, болезненными через руки по телу прошли. Отошла, головой замотав, и села у стены.
– Хорошо тебя пригрели.
– Нормально, – хмыкнул. – Смотрю, татушка, как у меня? Значит байка о праве по рождению уже не новость?
– Нет. Ты сам-то во всю эту фигню веришь?
Валера посерьезнел, сел рядом. Выбрал соломинку покрепче, в рот сунул:
– Верю – не верю, но что-то есть. Я могу приказать и, меня послушают. Против своей воли.
– Да ну? Круто, – хмыкнула. – Продемонстрируй?
Шах уставился ей в глаза, а в его чертенята хоровод водят. И приказ четкий – поцелуй меня.
Эрика заулыбалась: надо же, какие мысли-то у бойца образовались. Но странное дело, не против была. Что-то теплое в груди зажглось, потянуло, как изнутри против разума пошло. Посерьезнела и чуть качнулась к нему. Шах не стал ждать, притянул к себе, руку на затылок и накрыл ей губы. Жаркий, нежный и властный. Кровь в висках запульсировала. Эра бездумно куртку ему за ворот рванула, грудь оголяя и провела по литым мышцам, застонала от желания.
Шах смял ее, но уложил осторожно. Снесло его – ничего не слышал, не видел, только желание, и она, как единственный смысл, и до боли, до готовности умереть в нем горела жажда обладать.
