— Я тебя, сучку, спрашиваю! Где этот ваш бык-производитель? Говори, давай, не зли!!
Ульяна с надеждой посмотрела на меня, однако следователь Каширин, впервые за полтора года надевший официальную форму епархии, был строже статуи Дзержинского, и тогда Ульяна заплакала.
На Серапиона было страшно смотреть. В емких и энергичных выражениях он расписал незадачливой сектантке все то, что собирается с нею проделать, особенно упирая на то, что привесит к ее трупу бумажку «Убита при штурме; попытка к сопротивлению», и ничего ему за это не будет. Я, человек бывалый, и то содрогнулся, что уж говорить об Ульяне. Она «сломалась», когда Серапион прорычал, что Господь в этом деле на его стороне: пылкая романтическая натура правдоискательницы оказалась не готова к подобному повороту дел.
Ульяна впилась пальцами в волосы и принялась раскачиваться взад-вперед, сдавленно шипя и причитая. Поначалу, как и в первый раз, слов я не разобрал, но потом…
— Ублюдок! — завизжала Ульяна. — Лживая тварь, ложный пастырь! Знай, слепец, Господь отвернулся от тебя, и идешь ты в яму! — она довольно осклабилась: — Огонь, смола и сера ждут тебя, нечестивец, попирающий имя Господа и дела Его! Тебе отмстится за нее… всемеро! Она вззвала к Господу, и Он услышал свою рабу, Марину! Истинно, истинно говорю тебе: не пройдет и года, как призовет тебя Господь на свой суд и тогда можешь не надеяться на Его снисхождение..!
Серапион, побагровевший, как бурак, сделал шаг вперед и ударил Ульяну наотмашь по щеке, словно хотел забить сказанное пророчице в глотку. Ульяна всхлипнула, и я увидел вытекающую из уголка ее рта алую струйку.
— Что же ты… — прошептала девушка, глядя на меня, — Кирилл! Почему ты молчишь, видя беззаконие? Ты, видевший Господа и Славу Его, ты… Почему же ты не веришь, ответь мне… Вот он, — палец Ульяны прошил воздух в направлении Серапиона, — воображает, глупец, что ему известно что-то о Господе… Но ты… ты же видел Его, ты же знаешь…
Я успел перехватить Серапиона до того, как он рванулся воплощать в жизнь свои недавние обещания относительно Ульяны. Держать его было трудно — все-таки Аскольд раза в два меня шире, но я старался.
— Стой, хватит, — шепнул я ему на ухо. — Ты же видишь, это просто больная женщина, истеричка.
Ульяна расхохоталась, звонко, с повизгиванием. От этого смеха меня замутило.
— Я вижу! — вскричала она. — Я все о тебе вижу, богохульник, иуда! Предатель! — слова вырывались из нее словно вода из зажатого шланга. — Или, ты думаешь, дела твои скрыты от господа? Я знаю, чем ты занимался в Слободке, семнадцать!
Я почему-то подумал, что не хочу быть в курсе таких вещей о своем начальнике. Но видно, в Слободке произошло что-то на самом деле нелицеприятное, потому что Серапион рванулся из моего зажима с утроенной силой, желая не просто ударить — убить. На клочья разорвать.
— Да она на понт берет - крикнул я. — Охрана!
— Пусти, Каширин, убью! — проревел Серапион, но тут лязгнула, открываясь, дверь, и я смог вытолкнуть обезумевшего шефа в коридор. Он отпихнул охранника и убежал.
Яростный пророческий накат сошел с Ульяны, и, полностью обессилив, она свернулась калачиком на койке, отвернувшись от меня к стене.
— И где же он? — промолвил я.
Ульяна дернула плечом.
— Понятия не имею, — устало проронила она. — Он не докладывал нам, где бывает.
— Я не про Арнтгольца говорю. Где же Господь, которого я видел?
Девушка усмехнулась.
— Если не хочешь, можешь не верить. Но у тебя слишком мало времени. Слишком мало.
Я покачал головой. Действительно, истеричка, пафосная и фанатичная. Много знает — что ж, мы ведь ведем разведывательную деятельность в отношении сектантов, почему бы им не заниматься тем же? Сотрудники епархии обычные люди, с родственниками, соседями и друзьями, и всех ртов не закроешь.
… А Арнтгольца наша группа взяла тепленьким — в сауне, через два часа после захвата штаб-квартиры. Сцена с допросом была разыграна Серапионом, чтобы выяснить, кто такая Ульяна, истеричка или пророчица.
Сейчас Серапион, должно быть, напивается у себя в кабинете…
— И вот еще что, — прошелестел голос Ульяны, когда я двинулся к двери, — кое-кто хочет сделать твоими руками очень грязную работу. Не оставляй дверь открытой.
Amen.
Первым делом я переоделся в своем закутке. С искренним облегчением стянул черную рубашку с капюшоном, скомкал и бросил за шкаф, надев вместо нее простую белую футболку с черным штампом WANTED на груди. Никогда больше не надену форму, чтоб ее черти взяли — действительно чувствую себя в ней инквизитором.
За шкафом и в самом деле что-то зашуршало. Наверно, черти явились за рубашкой. Ничего, ребята, берите! Я вам сейчас еще и штаны кину, новые, со стрелками. Или может быть пора снова тараканов травить?
Секретарь Серапиона Мила, девица с блаженным лицом и вечно собранными в дульку волосами, ушла обедать. Я аккуратно приоткрыл дверь и всунул голову в кабинет.
Картина была еще та: Серапион восседал, закинув ноги в остроносых модных ботинках на заваленный документами стол, и глушил водку из толстого стакана для виски. В пепельнице рядом дымилась сигарета, а прямо на «Епархиальном вестнике» лежала початая плитка горького шоколада. Заметив меня, Серапион икнул и махнул рукой:
— Заходи давай.
Я послушно вошел, прикрыл за собой дверь и сел в кресло у окна, которое неофициально считалось моим. Серапион с грохотом выдвинул ящик стола, вынул на свет божий второй стакан, плеснул в него водки и жестом бармена отправил по столешнице в мою сторону.
— Будь здоров.
— Будь, — поддержал я тост и пригубил спиртное. Н-да, все дело в перчике! Серапион довольно крякнул и налил себе по новой.
— Слушай, ты меня в такое дерьмо окунул, — буркнул он. — Понимаю: не нарочно, но все-таки.
Я что-то невнятно промычал. Конечно, в том, что совершенно посторонний человек бередит прошлое, приправляя свои речи специями-посулами гнева Божьего, приятного мало. Серапион осушил стакан одним глотком, отер губы и бросил мне лежавшую перед ним фотографию с надорванным уголком.
— Это мы в Ясной Поляне. За месяц до того.
Невероятно красивая девушка, зеленоглазая шатенка в легком цветастом сарафанчике и с сердоликовыми бусами на длинной изящной шее прильнула к широко улыбающемуся молодому человеку в футболке и джинсах, в котором я с трудом опознал Серапиона, изрядно пополневшего с той поры. Странно, я никогда не видел его в штатском: всегда, даже в жару, он носил форму.
— Где она сейчас? — поинтересовался я. Серапион раскурил погасшую сигарету по новой, потер веко.
