— Где она сейчас? — поинтересовался я. Серапион раскурил погасшую сигарету по новой, потер веко.
— Работает в магазине спорттоваров. Учится заочно в педколледже, ее туда еле приняли. Мама умерла семь месяцев назад, она живет одна. Не замужем, парня нет. Видишь, я все знаю, ни на день не выпускал ее из виду, два с половиной года.
Я знаю, что после ухода Марины Серапион пытался покончить с собой, и длинные рукава формы сейчас скрывают следы от бритвы: резал вены Серапион со знанием дела, не вдоль, а поперек. Но вовремя струсил, так и не перерезав до конца.
— Иногда я хочу к ней сходить, — Серапион задавил окурок в пепельнице и принялся разламывать на кусочки шоколад. — Черт побери! — воскликнул он, провел по щеке ладонью. — Да мне мигнуть стоит, ее приведут! Ты, кстати и приведешь.
— Ни фига, Ася, — вздохнул я. — Не приведу.
— Правильно, — согласился Серапион. — Ты правильный мужик, Кирюха. Выпьем.
И мы выпили. Когда-то я терпеть ненавидел перцовочку да и водку в чистом виде употреблял редко. Как же давно это было — а теперь мне все равно; я пью и даже не пьянею. Здорово, не так ли?
— Знаешь, что там в Слободке произошло? — я попытался сказать, что эти откровения излишни, но Серапион только отмахнулся. — Я же ее там с поличным застукал. С новым е…рем. В первый раз в жизни тогда ударил женщину. Раньше думал, что убить — смогу, но ударить — нет, никогда. Ни в коем случае. А тогда я ее хлестнул по морде, чуть челюсть не свернул. И отмстил потом — как умел.
Так Петрарка превратился в Торквемаду. Я нахмурился: не хотелось мне барахтаться в этом вареве Серапионовых страстей. Ну, нас бросали. Мы бросали. Заурядный ход вещей. И так затем ломать человеку жизнь?
— Наплевать и забыть, Ася, — проникновенно сказал я. — Мало ли что было, живи настоящим…
Он горько усмехнулся.
— Ты-то сам живешь разве настоящим?
Я пожал плечами. Ничего не скажешь, уел.
— Стараюсь. Во всяком случае, не выворачиваюсь наизнанку в целях самобичевания.
— О ты остряк, — хмыкнул Серапион. — Твое здоровье, Киря, что бы я без тебя делал.
Мы снова выпили. И я заметил, что алкоголь все-таки дает о себе знать: голова становилась яснее вымытого стеклышка, а вот в ногах появилась тяжесть.
— Конечно, она психопатка, — продолжал Серапион, вытаскивая из пачки сигарету и щелкая зажигалкой. Что интересно, курева он мне никогда не предлагал. — Твою рожу весь город знает, мою, к сожалению, тоже. Психологическая атака, в рядах противника разброд и шатание… Кстати! Что там с Трубниковым? Наше дело?
Меня поражала и восхищала способность Серапиона моментально становиться трезвым в случае надобности.
— Чистый криминал, — соврал я. — Руденко, он ведет дело, считает, что смерть Трубникова — это месть наркодилеров за его журналистское расследование и разоблачительные программы. Из-за них опять в наркобизнесе передел сфер влияния.
— С ума сойти, — заключил Серапион. — А что твоя Анна там делала?
— Вообще-то она в том ресторане работает. Песни поет.
— Угу. Мадам вдова кричит, что Трубников был ее любовником.
Я очень выразительно хмыкнул.
— А чьим любовником он НЕ был?
— Эт-точно, — кивнул Серапион. — Я вот тут подумываю взять Анну к нам. Не должен такой уникум пропасть.
Как говорится, тут и сел печник. Звук моей отпавшей челюсти услыхали, должно быть, на другом конце города. Серапион хочет пристроить Анну в епархии? Поп за ведьму заступается? Ну все, ребятки, это, похоже, рак на горе свистнул, слон яйца снес и все куры в теплые края подались, от нашей церкви подальше.
— А то ее в секту затянут, — продолжал Серапион. — Или атеисты эти поганые обработают. Мормоны-масоны… Нет уж, такие ведьмы должны быть с нами.
Я демонстративно поковырял в ухе.
— Что-то слышу плохо. Анну к нам?
Серапион посмотрел на меня очень выразительно, словно хотел показать, как не любит глухих и тупых.
— Вот именно. Уже сейчас говорят, что в деле Трубникова замешана ведьма. А удостоверение епархиального служащего все эти рты заткнет. Разве ты сам об этом не думал?
— Думал, — признался я. — Но не об этом.
Все-таки быть Серапиону через пару-тройку лет митрополитом, с такой-то хитростью. По всему выходит, что Анна невероятный, редкостный талант, ходячая магическая бомба, и лучше держать эту бомбу при себе, не дожидаясь, когда идеологический противник сбросит ее тебе на голову. Умница. Восхищаюсь. Жаль только, что ум он бережет и употребляет в делах редко.
Серапион разлил по стаканам остатки водки, собираясь предложить новый тост — вероятно, за прогрессивное сотрудничество параномов и церкви — но тут дверь распахнулась натуральным образом с пинка, и в кабинет ворвалась Мила, растрепанная, с покрасневшим лицом и мокрыми глазами.
— Шеф… — пролепетала она. — Ульяна Ярославцева, ее… убили.
И Мила разрыдалась.
Тело Ульяны покоилось на койке, руки трупа аккуратно были сложены на груди. Сдавленно вскрикнув, Серапион вцепился в мое плечо.
Всмотревшись в небольшой круглый предмет на полу возле стены, я почувствовал, как недавно выпитое резко запросилось на выход — это оказалась отсеченная голова сектантки, и страннее всего была написанная на лице самая настоящая радость. Восторг. Блаженство.
— Аскольд, — прошептал я. — Мне больно.
— Кто… — Серапион, судя по голосу, пребывал в панике. — Господь великий и всемогущий… какая жестокость…
Кое-как я вывел его в коридор, где Серапион привалился к стене и закрыл лицо ладонями. Широкие плечи моего начальника сотрясались от рыданий, и я не знал, что потрясло его больше: то, что в самом сердце епархиального следственного отдела совершено жестокостью и наглостью преступление или то, что Ульяна, по всей видимости, счастлива была принять такую смерть.
Епархиальные эксперты выяснили, что Ульяна скончалась четверть часа назад. Тело обнаружил охранник, который увидел, что показания счетчиков температуры подпрыгнули в камере сектантки до критической отметки — он решил, что девица умудрилась сохранить при обыске зажигалку и теперь что-то запалила, намереваясь улизнуть под крики о пожаре. Однако данные счетчиков очень быстро вернулись к норме, а в камере доблестный страж нашел труп, отсеченную голову и сломанный меч, орудие преступления.
Сейчас меч лежал на Серапионовом столе в пластиковом пакете для улик. Сам Серапион, совершенно трезвый и внешне абсолютно спокойный, просматривал записи камер наблюдения. Я представлял себе, что у него творится на душе (сам ощущал примерно то же омерзительное чувство удивления и собственной беспомощности), и к удивлению своему понимал, что почти горжусь им. Отлично держится, мерзавец; вспышка истерики в коридоре была всего лишь секундным проявлением слабости, после которого отец Серапион моментально мобилизовался и пошагал работать с равнодушием автомата.
