— Да, конечно. И ты всегда его мне высказывал. Странно. — Император вздохнул. — Перестань юлить, Эйрел. От этого тебе все равно не отвертеться. Позволь мне высказать все кратко. Для регентства требуется человек безукоризненного происхождения, не старый, с хорошим военным послужным списком. Он должен пользоваться симпатией подчиненных ему офицеров и рядовых, быть хорошо известным народу, и, в довершение всего, Генеральный штаб должен его уважать. Он должен быть достаточно жестким, чтобы шестнадцать лет удерживать власть в этом сумасшедшем доме, и достаточно честным, чтобы передать ее по истечении этих шестнадцати лет мальчишке, который наверняка будет идиотом — я в его возрасте был, и, помнится, ты тоже. И еще одно условие: он должен быть счастлив в браке. Тем самым снимается соблазн стать постельным императором через принцессу. Короче, это должен быть ты.
Фортела ухмыльнулся. Форкосиган нахмурился. У Корделии оборвалось сердце.
— Нет, государь, — напряженно проговорил Форкосиган, — этого вам на меня не взвалить. Это же просто дико. Чтобы именно я заменил мальчику отца, говорил с ним по-отцовски, стал советником его матери… Это более чем дико. Это непристойно. Нет.
Фортела явно удивился его горячности.
— Некоторая скромность ради приличия — это правильно, Эйрел, но не надо перебарщивать. А если тебя тревожит голосование, то оно уже обеспечено. Все видят, что ты — выдающаяся личность.
— Все совершенно определенно этого не видят. Фордариан мгновенно станет моим врагом, и министр Запада — тоже. А что до абсолютной власти, то вы, государь, знаете, насколько это относительное понятие. Иллюзия, основанная… одному только Богу известно, на чем именно. На магии. На ловкости рук. На вере в собственную пропаганду.
Император осторожно пожал плечами, стараясь не сбить опутывающие его трубки.
— Ну, это будет уже не моя забота. Пусть об этом думает принц Грегор и его мать. И… тот человек, которого удастся уговорить помочь им в их трудный час. Как по-твоему, сколько они продержатся без помощи? Год? Два?
— Полгода, — пробормотал Фортела.
Форкосиган покачал головой.
— Перед Эскобаром вы уже пользовались этим аргументом — «если». Он и тогда был ложным, хотя я не сразу это понял. То же самое и сейчас.
— Он не был ложным, — возразил император. — Ни тогда, ни сейчас. Я обязан так думать.
Казалось, адмирал немного смягчился.
— Да, я понимаю, что обязаны. — Он всмотрелся в человека, лежащего на роскошной постели. — Почему это Должен быть я? У Фортелы больший политический вес. У принцессы — больше прав. Квинтиллиан лучше знает внутренние проблемы. У вас есть и гораздо более одаренные стратеги. Форлакиан. Или Канзиан.
— Но третьего имени ты уже не назовешь, — пробормотал император.
— Ну… может, и нет. Но вы должны понять меня. Я не незаменим, хоть вы почему-то и пожелали так считать.
— Напротив. С моей точки зрения, у тебя есть два уникальных преимущества. Я помнил о них с того дня, как Мы убили старого Ури. Я всегда знал, что не вечен: слишком много яду в моих хромосомах. Он скапливался во мне, пока я воевал с цетагандийцами под командованием твоего отца и не думал о методах очищения, поскольку не ожидал, что мне дадут состариться. — Император снова улыбнулся и перевел взгляд на Корделию. — Среди пяти человек, имеющих по крови и закону больше прав на барраярскую империю, чем я, твое имя стоит на первом месте. Ха! — добавил он. — Я был прав. Так и думал, что ты ей не говорил. Опасно, Эйрел.
Обомлевшая Корделия утратила дар речи, но адмирал лишь раздраженно покачал головой.
— Неверно. Происхождение по материнской линии.
— Этот спор мы здесь вести не будем. Как бы то ни было, любой, кто захочет свергнуть принца Грегора с помощью довода о наследственном праве, должен будет сначала или избавиться от тебя, или предложить тебе империю. Мы все знаем, как тебя трудно убить. И ты тот человек — единственный в этом списке, — о котором я точно знаю, что он не рвется к трону. Свидетельство тому — развеянный по ветру прах Ури Форбарры. Другие могут думать, что ты просто кокетничаешь. Но я знаю.
— Спасибо вам за это, государь. — Форкосиган выглядел мрачно.
— В качестве довода я могу тебе напомнить, что как регент ты лучше всего сможешь предотвратить такой поворот событий. Грегор — твой спасательный круг, мой мальчик. Грегор — это единственное, что стоит между тобой и властью. Твоя надежда на спасение.
Граф Фортела повернулся к Корделии:
— Леди Форкосиган, не присоедините ли вы к нам свой голос? Кажется, вы очень хорошо знаете Эйрела. Скажите ему, что это именно его дело.
— Когда мы направлялись сюда, — медленно начала Корделия, — с этим туманным обещанием должности, я предполагала, что мне надо будет уговаривать его согласиться. Ему необходима большая работа. Он для нее создан. Хотя, конечно, я не ожидала такого предложения. — Она уставилась на вышитое покрывало, загипнотизированная сложным узором и редкостным сочетанием красок. — Но я всегда считала, что испытания — это дар свыше. А трудные испытания — великий дар. Не выдержать испытания — это неудача. Но отказаться от него — значит отказаться от дара. Это непоправимо, это хуже, чем несчастье. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Нет, — сказал Фортела.
— Да, — сказал Форкосиган.
— Я всегда думал, что верующие гораздо упорнее атеистов, — заметил Эзар Форбарра.
Корделия посмотрела на мужа:
— Если ты считаешь, что прав — это одно. Может, именно в этом — твое испытание. Но если дело только в страхе поражения… Из-за него ты не должен отказываться от дара.
— Это непосильный груз.
— Так иногда бывает.
Он тихо отвел ее в сторону, к высоким окнам.
— Корделия… Ты совершенно не представляешь себе, что это будет за жизнь. Ты думаешь, наши политики окружают себя охраной ради престижа? Если они имеют хоть минуту покоя, то она покупается ценой бдительности двадцати человек. Три поколения императоров пытались развязать узел насилия в нашей жизни, и этому по-прежнему не видно конца. Я не настолько самоуверен, чтобы надеяться победить там, где даже он потерпел неудачу.
Корделия покачала головой.
— Неудача не пугает меня так, как раньше. Но я напомню тебе одну цитату: «Уход, не имеющий других мотивов, кроме собственного покоя, — это окончательное поражение. В нем нет даже зерна будущей победы». По-моему, тот, кто это сказал, знал, о чем говорит.
Форкосиган перевел взгляд куда-то вдаль.
— Я думаю сейчас не о спокойной жизни. А о страхе. О самом настоящем, некрасивом ужасе. — Он горько улыбнулся. — Знаешь, когда-то я считал себя храбрецом. Потом встретил тебя и вновь открыл для себя страх. Я забыл, Каково это — надеяться на будущее.
