…как хреново, когда приходится раскошеливаться на пластическую операцию… как просто перехватить вашего мальчугана…
Но с какой стати? С какой стати рисковать? Он сказал этому подонку чистейшую правду. Всякий, кто имел в южном Нью-Гэмпшире дело с недвижимостью, отлично знал, что Стилсон пустился в опасную авантюру. Выгоды, которые он сейчас извлекает, рано или поздно обернутся крахом, и он очутится за решеткой – гораздо раньше, чем кажется. Его избирательная кампания – верх сумасшествия. А теперь еще тактика выкручивания рук! В Америке, тем более в Новой Англии, такое не проходит.
Но пусть кто-нибудь другой скажет об этом во всеуслышание.
Кто-нибудь другой, кому нечего терять.
Уоррен Ричардсон поехал домой, где его ждали свиные отбивные, и ни словом не обмолвился о случившемся. Кто-нибудь другой наверняка положит этому конец.
Как-то вечером, вскоре после знаменательного успеха Чака, Джонни Смит брился в ванной комнате в домике для гостей. В последние дни, стоя перед зеркалом, он каждый раз испытывал нелепое чувство, будто видит не себя, а своего старшего брата. Лоб прорезали две глубокие морщины. Еще две залегли возле рта. Неожиданно вылезла белая прядка, и вообще волосы вдруг тронула седина. Казалось, это случилось за одну ночь.
Он выдернул из розетки шнур электробритвы и вышел в кухню, служившую одновременно столовой. Прямо роскошь, подумал Джонни и чуть заметно улыбнулся; похоже, он понемногу приходит в себя. Он включил телевизор, достал из холодильника бутылку «пепси» и сел смотреть новости. Роджер Чатсворт вернется поздно, а завтра утром Джонни не без удовольствия сообщит ему о первом серьезном успехе сына.
Раз в две недели Джонни навещал отца. Новое поприще Джонни пришлось по душе Герберту, который с неподдельным интересом слушал рассказы о Чатсвортах, об их доме в Дареме, этом уютном университетском городке, и о делах Чака. В свою очередь, Джонни слушал рассказы отца о том, как он помогает Чарлине Маккензи, живущей в соседнем Нью-Глостере.
– Ее муж был первоклассным врачом, но мало что умел по дому, – рассказывал Герберт. – Чарлина с Верой дружили, пока Вера не погрузилась в дебри фундаментализма. Это их разобщило. Муж Чарлины умер от инфаркта в 1973 году. Дом практически разваливался на глазах, – продолжал Герберт. – Надо же было как-то помочь. Я приезжаю туда в субботу утром и после обеда возвращаюсь обратно. Должен тебе сказать, Джонни, готовит она лучше тебя.
– И выглядит тоже, – подыграл Джонни.
– Ну, конечно, она хорошенькая, но между нами, сам понимаешь, ничего такого. Еще ведь и года не прошло, как мы похоронили маму…
Джонни, однако, подозревал что-то такое между ними и в глубине души был этому рад. Очень уж ему не хотелось думать, что отца ждет одинокая старость.
Уолтер Кронкайт рассказывал телезрителям о новостях политической жизни. Первичные выборы закончили, до партийных съездов оставались считанные недели, по всему видно, что у Джимми Картера дело в шляпе и кандидатом от демократов будет он. Зато Форд не на шутку сцепился с бывшим губернатором Калифорнии Рональдом Рейганом. Репортерам впору подсчитывать делегатов поименно. В одном из своих редких писем Сара Хэзлит писала: «Уолт держит пальцы рук (и ног!) скрещенными, чтобы Форд пришел первым. Уолт рассчитывает в этом случае пройти в сенат штата. Он не знает, как в других местах, но в Мэне у Рейгана нет никаких шансов».
Работая поваром в Киттери, Джонни взял за правило ездить раза два в неделю в Дувр, или Портсмут, или другие ближайшие городишки Нью-Гэмпшира. Там перебывали все кандидаты в президенты, так что Джонни представлялась уникальная возможность увидеть их вблизи, без царственного ореола, который позже, может быть, окружит того, кто заберет власть в свои руки. Эти поездки превратились у него в своего рода хобби – на короткий срок, разумеется. Когда предвыборная кампания в Нью-Гэмпшире закончится, кандидаты переберутся во Флориду и даже не бросят прощального взгляда. Кое-кому, естественно, придется похоронить свои политические амбиции где-нибудь на полпути между Портсмутом и Кином. Никогда не интересовавшийся политикой (исключая период Вьетнама), Джонни вдруг всерьез увлекся ею, когда страсти, вызванные касл-рокским делом, понемногу улеглись, и его дар, а может быть, несчастье, как ни называй, сыграл тут не последнюю роль.
Он пожимал руки Моррису Юдоллу и Генри Джексону, Фред Харрис похлопал его по спине. Рональд Рейган приобнял его профессиональным жестом политика со словами: «Приходите на избирательный участок, ваш голос будет весьма кстати». В ответ Джонни согласно кивнул, полагая, что проще оставить Рейгана в заблуждении, будто на него, Джонни, можно вполне положиться.
Он почти пятнадцать минут беседовал с Сарджем Шрайвером в вестибюле страхолюдного «Ньюингтон-Молла». Шрайвер, только что подстриженный, распространяющий волны парфюмерных запахов и, пожалуй, неуверенности, шел в сопровождении помощника, чьи карманы были набиты воззваниями, и агента секретной службы, ковырявшего украдкой прыщик. Шрайвер чуть не расплылся оттого, что его узнали. Едва они попрощались, к Шрайверу подошел кандидат в какой-то местный орган власти и попросил автограф. Шрайвер благосклонно улыбнулся.
Во время этих контактов Джонни всякий раз открывались различные подробности, но почти ничего существенного. По-видимому, рукопожатия превратились для этих людей в ритуал, при котором живые побуждения оказывались погребенными под толстым слоем прозрачного плексигласа. Джонни удалось повидать практически всех, за исключением президента Форда, но лишь однажды он испытал внезапное, как удар тока, озарение, подобное тем, какие были у него в случае с Эйлин Мэгоун и – при всей их несхожести – с Фрэнком Доддом.
Ранним утром, без четверти семь, Джонни приехал в Манчестер на своем стареньком «плимуте». Он работал всю ночь с десяти до шести. Он устал, но приглушенный зимний рассвет был слишком хорош, чтобы проспать его. Кроме того, Джонни нравился Манчестер – узкие улочки, обшарпанные кирпичные дома и рассыпанные по берегу, как четки, островерхие здания прядильных фабрик. В то утро он не собирался охотиться за очередным политиком. Он решил просто покружить по улицам, пока еще не высыпали люди и не рассеялось холодное и тихое очарование февраля, а потом вернуться в Киттери и немного соснуть.
Джонни завернул за угол и увидел у ворот обувной фабрики три безликих «седана», хотя стоянка в этом месте была запрещена. Перед воротами стоял Джимми Картер и пожимал руки рабочим, заступавшим на смену. Они шли полусонные, в тяжелых мешковатых пальто, с завтраком в корзинках или бумажных пакетах. Для каждого у Картера находилось свое слово. Его улыбка, не успевшая пока разойтись миллионными тиражами, была безоблачной и неутомимой. Нос покраснел от мороза.
