– С тебя детт, страж и стипп.
– Не много? – возмутился мужчина.
– Эя не в счет. Остальных нужно обучать.
Роберган вздохнул и нехотя голову склонил:
– Ладно.
И вдруг улыбнулся лукаво:
– Все равно тебе сейчас не уйти. Помолвка-то будет? А то у меня и жрец есть.
Эрлан дернулся как от удара – третий намек – неспроста.
Мужчина рассмеялся и тут же посерьезнел, вздохнул, словно затосковал о чем.
– Где она? – сжал ему плечо Лой, требуя ответа.
– Развяжи, – попросил Шах. Обсох, силы вернулись, крутиться стал.
Эрика сидела не шевелясь, смотрела на него, а боялась себя.
– Эра! Да, что с тобой? Развяжи, сказал.
Девушка нехотя подошла. Ладонь легла на его плечо и вся решимость, непонимание себя, канули разом. Горячий, ладный, кожа как ласка и манит, манит – голова кругом.
Распутывала ему руки, а сама смотрела на шею, плечо и клонилась, желая коснуться губами и словно испить его тепло, силу, нежность. Шах покосился на нее и замер. Эя не сдержалась, припала губами к плечу, рукой грудь огладила. Мужчина руки в стороны рванул не в силах оставаться связанным – веревка лопнула.
Перехватил девушку, впился поцелуем. Оба горели, как безумцы, ничего не замечая.
И вдруг как из воды на сушу, Эрику оттащили в сторону. Чья-то рука обвила талию, прижала. Взгляд с поволокой вскинула и вздрогнула, бледнея – на нее в упор смотрел Эрлан. Одной рукой ее прижимал, другой рукоять меча грел.
И сказать нечего – потерялась.
Шах в ярости на мужчину бросился и напоролся на предостережение лезвия – у горла встало, намекая – шаг и, ты покойник.
– Убери, – проскрипел Шах, приказывая. Лой услышал его и только тогда обратил свой взор. Однако клинок сильнее вдавил в шею – взвело – все законы нарушает еще и тягаться вздумал?
– Отойди к стене, щенок, – бросил коротко, с трудом сдерживаясь, чтобы не сделать взмах и не отправить голову изгоя на солому.
А кто он еще? Изгой и есть. Любой знает, что пальцем изначальную трогать нельзя, а уж когда в цикле и близко не подходи. За ней в это время весь род, все предки – будущее прядут. Через нее дети в обители отца выбирают. Коснись – свой род осквернишь, своих будущих детей лишишься и предки отвернутся.
Только откуда ему знать, этому уроду под светлого расписанного? Был бы светлым – знал бы что с изначальной, понял и берег, а не посягал.
Шах притих, не понимая, что происходит. Взгляд незнакомца жег и распинал, убивал не хуже клинка, и при этом мужчина крепко обнимал Эру, и та не противилась, притихла рядом, испуганная, какая-то, жалкая и ранимая. И не защитить, не сломать шею этому выскочке, наглецу, что смел ее обнимать – как магнитом к стене припаяли – не шевельнуться.
– Эрлан… не надо, это я виновата…Эрлан, – попыталась опустить меч девушка, на руку ему надавливая.
Убрал нехотя, не сразу. Ладонью ей лицо огладил боль, ревность и любовь не скрывая. Вернуть бы старые времена – разве б такое случилось?
– Ты ни в чем не виновата, – прошептал и будто смыл все переживания, и близость Шаха и эту камеру, и весь мир. Потянулась к нему, мечтая, желая, но Эрлан поцеловал ее в лоб и, подхватив на руки, понес из заточенья.
Роберган отступил с дороги, бросив:
– Ко мне, наверх неси. Лири уже знает.
И сложив руки на груди, двинулся к Шаху, что кривился от бессилия, зубами скрипел.
– Суки! – взвыл, как только Эрлан вышел с Эрикой. Затылком о стену ударился, чтоб хоть от боли в себя прийти, чтоб хоть так злость сорвать. Ревность ум застила, но того не понимал и как ослеп, оглох – рычал как зверь.
– Смысл? Она невеста, – услышал тихое, сочувственное. Стих в бессилии, уставился на лета с ненавистью и презрением.
– Пошли вы все…
– Это вряд ли. Ты один был?
– Что? – не понял Шах – издевается?
– Ладно, Эрлан освободится – поговорим, – согласился Роберган, видя, что мужчина все равно не в себе.
А тот взвыл как зверь раненый, услышав лишь "Эрлан освободится".
– Что?!
Лет плечами пожал: что ж непонятного? Ох, и странные эти неизвестно откуда свалившиеся светлые.
И не спеша вышел, оставив пленника бесноваться в тишине и покое.
Эя прижималась к Эрлану, чувствуя лишь его, терлась лбом о шею, целовала, не замечая, что вокруг, и не видела, как спрятал улыбку Лири, пропуская наверх, в уже приготовленные покои молодых.
Лой уложил ее на широкую постель, скинул рубаху. Девушка смутилась, вспомнив некстати случившееся с Шахом:
– Я…
– Тс, – приложил ей палец к губам мужчина, склоняясь. – Не надо ничего говорить.
Глаза Эрлана прощали и давали забвение, полет и негу. Рядом с ним имело значение одно – он. И она забыла все – огладила пальцами его лицо, и припала губами к груди, обвила руками.
Покой, полет, провал в нежность, бесконечную и такую сладкую, что от вздоха, вскрика таешь. Она не слышала себя, не ведала, растворилась в ласках. Но это забвение было на двоих.
Лири сидел на ступени лестницы вверх в самом низу, преграждая путь любому, кому вздумается нарушить уединение его подопечных, и жевал хлеб. Роберган, проходя мимо вдруг встал как вкопанный, услышав протяжные, полные счастья крики. И вздохнул:
– А стипп, правда, нужен, – заметил себе под нос.
– И жрец, – добавил деловито Лири, не отрываясь от трапезы.
Лет глянул на него, как на помешанного и, двинулся к себе.
Шах с трудом отлип от стены и осел на пол, безвольно сложив руки на коленях. Странное дело – злость кончилась, раны его не мучили, не было слабости. Но не было и цели, смысла – он словно умер в тот миг, когда Эрику увел из комнаты другой мужчина.
Эрлан налил ей молока, заставил выпить и огладил плечи, щеку, прижал к себе еще горячий, нежный, разомлевший от ее нежности и ласки. И млел, чувствуя ее дыхание, тепло. Эя улыбалась еще паря в невесомости и засыпала, слушая стук его сердца, как колыбельную.
– Я люблю тебя, – прошептала.
У Эрлана вмиг открылись глаза. Уставился перед собой, боясь пошевелиться и спугнуть минуту чуда. Не верил и верил, и лишь одного боялся – не уберечь, не усмотреть.
Радиш вскинулся от стороннего взгляда во сне решив, что пришли свои – Ларош или Саша. И очумело уставился на вчерашнего наглого парня. Правда сейчас, при свете льющемся сверху и без маски он больше напоминал девушку, а вязь меж бровями и на челе объясняла зачем вообще ему был нужен маскарад.
– Светлый?
– Как и ты. Тебя Хелехарн зовет, давно пора кушать.
– Кушать? Только ведь…
– Почти сутки спишь, – хмыкнула Лала.
Радиш огладил волосы, пытаясь сообразить, рубаху поправил и вспомнил:
– Самара?
