Элегантный господин опять побледнел.
— Да нет, нет, вы меня неправильно поняли… Бог с ним, с барахлом, я сегодня ещё успею сделать доверенность на Борю Хайфмана. Нет, я уезжаю — решено!
— Ну что ж, тогда — счастливого пути. Поздравляю — вы сделали отличный выбор! Не каждый день человек вот так, запросто, получает жизнь в подарок…. Да, кстати, ещё об одном пустячке я вас попрошу: не забывайте о нас, Нудельман. Никогда не забывайте!
***
Ну, вот и лавка…. Давненько он здесь не был! В последний раз — в мае девяносто пятого, когда привёз "премиксы", ввезённые из Польши;13 тогда он, помнится, получил чуть не тысячу долларов премии — эх, знать бы ещё, что он тогда реально через границу перебрасывал…
— Давай, не стой на входе. Генерал велел быть к часу — а у нас, как ты знаешь, не принято задерживаться, и уж тем более — опаздывать. — Свою тираду подполковник Левченко усилил лёгким толчком портфеля по филейным частям своего агента — и, получив дополнительное ускорение, Одиссей бодрым стрелковым шагом вошёл в здание "Спецметаллснабэкспорта".
— Куда сейчас, Дмитрий Евгеньевич? — в растерянности остановился он перед лестницей и уходящим направо и налево коридором.
— Давай на второй этаж; у нас, как в любой солидной торговой конторе, начальство пребывает в бельэтаже.
Они поднялись по старательно отполированной лестнице — и оказались перед массивными дубовыми дверями, на которых — на единственных из всех окружающих! — не было номера.
— Ну, вот мы и на месте. Стучи!
Одиссей несмело постучал.
Подполковник улыбнулся.
— Ты что, не видишь, что дверь из массива дуба? Ну-ка повтори, да смелее!
Но повторять не пришлось. Дверь отворилась — и на пороге предстал генерал-лейтенант Калюжный, хозяин кабинета, собственной персоной.
— Давай, заходите оба. Завели, понимаешь, привычку стучать — можно подумать, я тут с секретаршей уединяюсь… — Шутливо пробурчал генерал.
Они вошли. Калюжный жестом предложил подполковнику и Одиссею садится — и, улыбнувшись, сказал:
— Ну, вот мы с тобой и познакомились, Одиссей. Как там ваша Итака? Успел хоть воздухом родным надышаться? Вишь, как у нас — с корабля, да и на бал, даже отдохнуть тебе не дали. Мой грех, сознаюсь. Ну, да, думаю, ты шибко-то на меня не злишься?
Одиссей улыбнулся.
— Никак нет, товарищ генерал.
Калюжный махнул рукой.
— Ты эту субординацию оставь, не в армии. Зовут меня, как ты знаешь, Максим Владимирович — так и обращайся. Левченко, как там наш щелкопёр? Убыл на историческую?
Левченко кивнул.
— Ещё и с каким скандалом! Парнишка резвый до неприличия оказался, я даже начал было всерьез опасаться насчёт того, что зря мы его, может быть, так легко отпустили?
Генерал отрицательно покачал головой.
— Не боись. С ним подполковник Загородний со своими ребятишками хорошую воспитательную работу провёл. Тем более — о жуткой участи господина известного коммерсанта Такмана все телеканалы с утра наперерыв вещают, голову его отрубленную показывают…. Господь с ним, убогим. Мы тут для другого собрались. Санёк, — Обратился генерал к Одиссею, — Ты что себе в награду за операцию "Дареный конь" хотел бы получить? Об орденах не заикайся, а всё остальное — в пределах разумного — проси.
Одиссей почесал затылок. А затем, подняв глаза к потолку, произнёс вполголоса:
— Немецкую визу, Максим Владимирович. Работу. Жильё. Да, машинку мою, что в Воронеже осталась — забрать. Пожалуй, всё.
Генерал кивнул.
— Жить будешь в Солнечногорске, мы там тебе квартиру двухкомнатную купили. Работать в Москве — есть тут парочка газет, которые будут принимать твои статьи. Насчёт германской визы — сделаем, может быть, не так быстро, как хотелось бы — но к первым числам сентября я тебе её обещаю. Сам понимаешь, мы тебя должны ещё хорошенько на этой земле обустроить — у каждого нормального человека после тридцати трёх лет жизни неслабый шлейф всяких документов тянется, вот мы их тебе пока и будем делать. — Тут генерал едва заметно улыбнулся и спросил: — Герду свою хочешь увозом увезти?
Одиссей кивнул.
— Её. Я ей вчера позвонил, сообщил, что жив-здоров; звонил с оперативного, так что у неё звонок был как из Афин.
— Ждёт?
— Ждёт, Максим Владимирович.
Калюжный глубоко вздохнул.
— Ну, раз ждёт — езжай, забирай. Она сейчас в разводе, ты в курсе?
Одиссей кивнул.
— Да, Дмитрий Евгеньевич уже посвятил. Переехала на старую квартиру, на Мартин Лютер-штрассе.
— Ну, вот. Стало быть — барышня свободна. Не знаю, правда, что там у неё с работой — но, думаю, ежели собралась она в наши палестины навсегда, то со своей службой что-то придумает. Ей мы тоже работу подыщем; кстати, уж не взыщи — получать она будет поболе тебя, поскольку — знание трёх языков. Твои-то познания нам тоже известны, да вот только учил ты всё больше не те языки, что надо. Английского, как я понимаю, до сих пор сторожишься?
— Сторожусь.
— Ну, тебе видней. Ладно, сегодня вон подполковник отвезёт тебя в твою квартиру, а с завтрашнего дня получай в распоряжение капитана Гонта с машиной — и начинай обустраиваться. Жену-то, чай, в голые стены не приведёшь?
Одиссей улыбнулся.
— Да не хотелось бы…
— Ну, вот и давай, действуй. Денег там тебе, сколько нужно, Дмитрий Евгеньевич выдаст, до первого июля — то бишь, почитай, шестнадцать дён — ты свободен. С первого начинается твоя трудовая биография — под новым именем и фамилией. — Тут генерал, спохватившись, спросил: — Кстати, может, тебе Бондаренкой уже и не стоило бы быть? Дмитрий Евгеньевич докладывал, что ты там, в Кременчуге, однополчанина встретил, какой про твоё злодейство в Венгрии14 в курсе, и о том, что срок тебе добрые венгры недетский намеряли — тоже.
Одиссей отрицательно покачал головой.
— Нет. Буду Бондаренко. Я с Лёхой в одном батальоне полтора года прослужил — кому ж верить, если не товарищам по оружию?
Генерал пожал плечами.
— Как знаешь. Неволить не стану — тем более, с завтрашнего дня ты у нас становишься гражданином Российской Федерации; решили мы с Ведричем твою краматорскую прописку аннулировать, вишь, какое дело. Ну да, я так понимаю, тебе всё равно?
Одиссей кивнул.
— Ну, вот и славно. Всё, можешь считать себя свободным.
Одиссей встал и, пожав руку генералу, направился к дверям. И, уже взявшись за ручку — услышал:
— Не спеши, погодь чуток! Забыл, ты видишь, какое дело….
Одиссей обернулся.
Подошедший к нему генерал обнял его, и троекратно, как на Пасху, расцеловал. А затем, держа за плечи, тепло улыбнулся.
— Спасибо тебе, сынок! Орден бы тебе Боевого Красного Знамени — да уж нет таких…. А новыми награждать — мне не положено, поскольку — пенсионер. Хотя… — Тут генерал задумался, а затем, просветлев лицом, скорым шагом направился к своему столу, покопался в его ящиках — и, достав какую-то коробку, вернулся вместе с ней к Одиссею.
