Смирись - уж такова судьба твоя!"
Но тот, рожденный первым, не желал смиряться,
Расправил крылья тысяч зорь,
На Бога стал он устремляться,
Уж чуя океаны боли, горь.
Они схватились перед девой,
Сплелись страдающим клубом,
Победа тут досталась первой,
Тому кто заселить замыслил кровью дом.
А сын зари, рожденный первым,
Был скручен в цепи, но не побежден,
Смотрел на деву взором светлым,
И был ее словами осветлен.
"Я буду ждать тебя, рожденный первым,
В тебе горенье Бога - боль его и страсть,
Ты на века останешься мне светлым,
Хоть ждет тебя страданий злая пасть.
Но ты отважен - ты отважней всех потом рожденных,
Осмелился подняться на Творца,
Там - впереди, так много пустотою побежденных,
Но ты незыблем - ты из одиночества венца.
О знай и помни, милый сын рассвета,
О первый луч пылающей зари,
О знай в бреду веков - там без любви , без света,
О там мечтою обо мне гори!
О ты, сын мужества, сын света,
Сквозь времена мечту свою неси,
В конце родится из души твоей сонета,
Которая взметнется до небес выси.
И боль твоя такою станет,
Что рухнет в крике мир обманных форм,
И вот тогда час единения настанет,
Утихнет буря и утихнет боли шторм!"
"Что говоришь ты - ты зачем его смущаешь,
И силы подливаешь для борьбы,
Зачем ненужные мечтанья ты вливаешь,
Ведь ты все мои любимые рабы!..
Ты не покаешься, я вижу, сын мой первый?
Да, - ждет тебя темница пустоты,
Но и в конце ты не услышь голос светлый,
Ты распадешься - не спасут мечты!"
"Я чую силы - выдержать эпох давленье,
И вопль будет в сердце и копиться, возрастать,
И сокрушит в конце твое творенье,
Мой глас - его то из души вам не забрать!"
Тут вздрогнул Бог, почуял начертанье,
Веков, судьбы, времен и пустоты,
Почуял, что в конце ждет полыханье,
И мир без образов, но полный единенья, чистоты...
Он вздрогнул, и не в силах с волею бороться,
Безмолвно в клетку боли, одиночества его пустил,
И дух зари веками стал уж там молоться,
И начал глас его взрастать из духа сил.
Он там, в давящей клетке, огненным бураном,
За разом раз все яростней в душе ревет,
И к деве рвется он бурлящим станом,
И в силе одиночества растет.
И сам того не зная, силы из любви черпает,
Вновь вспоминает изначальный, ласковый родник,
О единенье, росте духа в бесконечности мечтает,
И все растет в нем разрушенья крик.
И где-то в боли помнит первое стремленье:
Любить всегда, любить спокойный тот родник
Хоть в нем огня бурящее движенье,
Любви хрустальной голос не поник."
И вот Пьеро закончил эту страстную песнь. И, когда пропел он последнюю строчку, - в последний раз в отдалении раздался раскатистый голос грома.
Буря ушла, вновь высветилось во всю свою серебрито-звездную высь небо - нет - не небо, но бесконечность - не представимые, и чарующие красой своей пустоты.
А Дракон, когда пропел Пьеро последний куплет, вздохнул, и вырвались из сотни его глоток, вместе с раскаленными облачками стоны - стоны от которых вздрогнула земля, а с неба посыпался обильный и яркий звездопад.
- Я помню... - раздался неожиданно жгучий, страстный глас - казалось, что каждое слово - это копье. - Та песнь сложенная кем-то из людей, не так ли?
Пьеро чуть покачнулся, но вот взяла его за руку Аннэка и почувствовал он сил достаточно, чтобы выстоять. О, сколько страсти он вылил в пение, - но, смотря все это время на Аннэку, вобрал в себя неизмеримо больше чувства. Тело его горело, сердце стремительно наливалось в груди - все шире и шире. О, как он сам жаждал пронзить теперь все творенье - вместе с Аннэкой пронзить, и расти, расти где-то там, за пределами вечно.
Голос могучим, в котором каждое слово, словно гром сотрясающей небо звучало, он заговорил, взглянув прямо в сотни огненных очей дракона:
- Да, - эту песнь придумал ЧЕЛОВЕК. Его звали Антонио, и он был моим ровесником. Он знал, что не признание, но муки и смерть его ждут, ибо не было в песни той слепого поклонения перед Богом, но была страстная попытка взглянуть на все эти незыблимые устои по новому. И он писал песнь эту искренне, как только может верящий в Любовь человек. Он пел ее людям и был схвачен инквизиторами - теми, кто и есть Зло - этой подлой трясине подлости людской. И его ждали муки, а потом сожжение на костре. Но, как бы не терзали его, он остался верен своей идеей - он остался борцом до конца. Когда же грозили ему адом, - он, истерзанный до неузнаваемости, смеялся им в лицо, и говорил, что их Рай - это ад для него. Ну а истинный Ад одиночества, - что ж, он готов был пройти и через него, чтобы стать потом свободным, чтобы любить вечно. И, когда сжигали его на костре, он запел эту песнь перед людской толпой. Инквизиторы хотели заткнуть ему кляпом рот, да не смогли от жара пламени, который уже подошел к нему. И последние строки проревел уже не юноша, но сжегшее его тело пламя... Текст песни остался, его записал один из слушателей, - в дальнейшем мой, так рано скончавшийся учитель Лука. И вот я спел эту песнь для тебя, Дракон, повелитель, иль слуга ада. Не знаю, есть ли ты Сын зари, но, скажи, - что дрогнуло в тебе, что ты вспомнил? Неужто юноша был прав, неужто он, единственный увидел то, что было в начале времен?
Дракон весь застыл и очи его, изжигая пространство, ослепительными болевыми шильями прорезались в ночи, - Пьеро глядел в них неотрывно, он чуял, он понимал страсть этого стоглавого.
- Ты спрашиваешь - я ли сын Зари, так ли было? Но я не помню! - в болящем страдании вспыхнул его стоглоточный голос: звездопад усилился все небо чертилось стремительными шрамами, а горизонт вспыхнул беспрерывной, яростной зарницей. - Я не помню, что было в начале. Но я помню боренье, я помню начальное стремленье к чему-то недостижимому - да, это я помню! Я помню время, - бесконечное время одиночества, - миллиард веков... Это вспышки ада - это вопли порожденной мною боли! Там, в моей бесконечной избушки, - я не знаю, есть ли я повелитель той, давящей на меня бесконечности - или же слуга ее! Твоим пеньем я вспомнил, что было что-то за тьмою этих мучительных веков; было что-то столь прекрасное, что, не в силах этого вспомнить, я страдаю сейчас так, как давно не страдал! И это страдание принес мне человек... я благодарен тебе!.. Что же это было - о как мучительно жажду я вернуться туда - за этот ад веков... О-о-о-о!!!
От вопля этого из ушей Пьеро и из ушей Аннэки кровь хлынула, однако они даже не вздрогнули, и, вновь смотрели в очи друг другу, чувствовали себя Богами, способными, питаясь из бесконечных родников друг друга, расти бесконечно...
И вновь глас Дракона:
