Возле полуразрушенного, покосившегося здания он замедлил шаг, затем толкнул поломанную калитку, желая присесть на каменной садовой скамейке в месте, которое нельзя было назвать садом. Растения превратились в печальные побуревшие создания, обильно покрывшись раковыми опухолями увядающих цветов.
Тело Даниэля заполнил жидкий огонь – похоже, следствие борьбы биохимических процессов с изменением физических констант. Недалек тот час, когда он попросту перестанет существовать – во всяком случае, как живое мыслящее существо. Даниэль чуть ли не воочию видел, как превращается в комковатую, безудержно распухающую массу без какой-либо надежды на жизнь… прямо вот как эти метастазные цветы…
Сорванный лепесток рассыпался в прах у него на ладони.
Даниэль потерял из виду далекую фиолетовую полоску. Оловянистый свет вернулся, заменив собой бледные, мутные тени. В южной стороне горизонта, на сером фоне торчали массивные зазубренные наросты – но на горы они не были похожи.
А хуже всего…
Тут его обдало холодом, и он взглянул вверх. Рядом стоял Макс, напоминавший скорее смесь теней и звуков, нежели материальное существо. Он тоже глядел вверх – оба чувствовали некий стылый свет, изливавшийся им на головы и плечи.
Тонкий голос гномоподобного человека прорезал ледяной воздух:
– Что-то пожирает луну.
В небе виднелись звезды, размазанные по угольной пустоте, однако до сих пор луна оставалась незатронутой. Однако желтоватый полумесяц высоко в небе превращался в нечто красно-бурое, напоминая половинку сургучной печати на теле небосвода. На востоке поднималось – вернее, расцветало, разбухало – кольцо огня, занимавшее полнебосклона.
В центре кольца плавал мутный мрак.
Глаза Даниэля пронзило болью, словно по ним стегнули крапивой.
Кровавая луна поежилась, растеклась лужицей плавленого серебра, подсвеченного пламенными сполохами, и слилась с кольцом пульсирующего огня.
– Куда ни глянь, везде Зияние пожирает мир. – Макс плюхнулся на скамейку возле Даниэля, нервно сглотнул и тут же раскашлялся. – Мы угодили в ее мир! Господи, спаси и помоги!
Чем больше разбухало кольцо огня и его черное сердце, тем холоднее становилось в саду.
– Я здесь уже был, – прошептал Даниэль. – Вылез из кожи вон, лишь бы унести ноги…
Макс сплюнул и обтер губы.
Даниэль пощупал шкатулки в кармане.
– Ничего, мы еще поборемся! – Он вскочил и за руку поднял Макса. – Не вешайте нос, больше жизни!
Воздух расчистился от дымки. На фоне густеющих теней, слегка подсвеченная огненным кольцом, втиснутая меж двух громад, оставшихся от стадионов – сталь и бетон, стены и крыши перекручены как пожухлая листва, – пламенела голубоватая полоска. След светлячка в ночной пустыне.
Даниэль указал на свет. Макс вздернул подбородок и вновь утер лицо замызганным носовым платком.
– Вперед!
В тепле чугунной печки Фарра и Эллен клевали носами под усыпляющий рассказ Бидвелла. Мириам и Агазутта, напротив, слушали с напряженным вниманием, так же как и Джек с Джинни.
– Я собирал книги, которые отражали незавершенную работу Мнемозины – по большей части утерянные тома, давно не читаные тексты, схороненные во чревах библиотек и, довольно часто, букинистических магазинов. Если книгу читают многие, то ее необходимо согласовывать в первую очередь. В бестселлерах сюрпризов не обнаружишь! Полагаю, что если бы я стал охотником за окаменелостями или геологом, то вполне мог бы обнаружить аналогичные курьезы. Впрочем, я всегда был книгочеем.
– Почему так важны наблюдатели? – спросила Джинни, стараясь перенаправить реку получаемой информации в нужное ей русло.
– Элементарная мировая линия – скажем, линия атома, несущегося и вибрирующего в космическом вакууме, – нуждается в учете только тогда, когда он сталкивается с чем-то еще. У наблюдателей имеются глаза, уши, носы – пальцы! Наши чувства сплетают далекие мировые линии самым извилистым и неподходящим образом. И разумеется, мы разговариваем, рассказываем истории и пишем книги, передавая знания на огромные расстояния. Мы в какой-то степени наследуем свои судьбы от родителей – наподобие генетического механизма Менделя – однако наши фатумы зависят не от генов, а от того, куда мы идем, что видим, слышим, читаем и узнаем. Слова и тексты всегда усложняют дело. Тексты вообще вещь особенная – любые тексты, любые языки, – если на то пошло, сам язык по своей сути.
– Это я понимаю, – кивнул Джек. – Когда я прощупываю будущее, то знаю лишь о тех событиях, которые мне предстоит пережить. И затем я пытаюсь уйти с дороги предстоящих негативных эмоций. Я не знаю, что делают или будут делать другие люди. Мне известно лишь то, что буду чувствовать я и, в какой-то степени, что мне предстоит увидеть. Как если бы те эмоции, которые испытывают мои будущие «я», льются обратно по мировым линиям.
Бидвелл улыбкой выразил свое согласие с таким мнением.
Джинни интересовали более насущные проблемы.
– Как получается, что история течет мимо нас? – спросила она. – Разве ее куски не слишком велики? Как они проскальзывают мимо друг друга? Если все они нанизаны на единую прядь подобно бусинам в четках… нет, не понимаю.
– Превосходный вопрос. Разлом может произойти и вдоль, и поперек фатумов, которые достигли тупика или разлохмаченного конца, порой высвобождая фрагменты огромной длительности и расстояний, которые, как вы выразились, начинают «проскальзывать» мимо друг друга. Эти перестановки можно связать линиями или струнами, по которым движутся ваши конкретные бусины.
– И в итоге все эти бусины собираются в своеобразный затор, как на реках, по которым сплавляют лес…
– Похоже на то. Нас предохраняют тексты – в какой-то степени. Однако основная защита исходит от ваших сум-бегунков, которые удерживают нас в своего рода пузыре, – по крайней мере, пока не растворятся остатки разломанного мира снаружи. А после этого мы, возможно, сами увидим ужасы и чудеса чудовищных пропорций. – Плечи Бидвелла поникли. – Непостижимых даже для меня. Тут поневоле смиришь гордыню…
– Вам это только на пользу, – заметила Агазутта.
Бидвелл налил себе еще бокал.
– Дело в том, что взбесилась-то как раз вторая сестра. «Отбеливательница», ластик. Ее сорвало со всех будущих якорей… ее словно вынудили или уговорили выйти на охоту за всеми, кто владеет чудесными камнями. Ее облик изменился радикально, хотя и раньше она была более чем мрачной – но вплоть до последнего времени она прислуживала сама, а теперь хочет, чтобы все и вся служило ей. Сум-бегунки защитили от стирания вас – но отнюдь не всех людей, которых вы знаете и любите. Я бы осмелился предположить, что вы двое – пасынки, сироты. Вам не удалось найти письменных свидетельств вашего рождения – то же самое касается ваших родителей, которых вы столь хорошо помните. Именно это проделывают сум-бегунки – на ваш след трудно напасть, зато вы получаете возможность менять, пермутировать собственные судьбы. И наконец, вы грезите, видите сны – как бы протягиваете руку и касаетесь тех, кто был избран, тех, кто расположен далеко – в конце времен, как вам довелось услышать. По крайней мере, такой мне удалось сделать вывод, хотя множество загадок еще остается.
Он заглянул в свой почти опустевший бокал.
Ошеломленная Джинни пыталась вспомнить мать и отца. У нее задрожали губы при мысли, что она представляет собой их последнюю «запись» в этом мире. Все остальное – сгинуло.
– Вторая сестрица… – продолжил было Бидвелл, и тут раздался резкий звон.
Все встревожено переглянулись. У Бидвелла лязгнули зубы – сухой, жесткий стук – а на висках вздулись жилы. Джеку пришло в голову, что он впервые увидел старика перепуганным.
У задремавших женщин сон как рукой сняло.
В комнате воцарилась полнейшая тишина. Никто не смел пошевельнуться.
– Последние люди на Земле сидели и мирно беседовали, – наконец подала голос Мириам. – А кто-то взял и позвонил им в дверь.
– Не подавайте виду, что мы нервничаем, это плохо действует на дам, – предупредил Бидвелл, идя с Джеком по лабиринту книжных коробок и ящиков. – Не могу сказать, что это для меня полнейший сюрприз. В конце концов, у нас только два сум-бегунка – по-моему, требуется как минимум еще один.
Джек проследовал за ним на выход, а оттуда на разгрузочную эстакаду. Если не считать «тойоты» Мириам, парковка была пуста. За проволочной оградой тянулись припорошенные угольной пылью тени, виднелись фрагменты сооружений и загадочные клубы пара, расплывающиеся, как чернила на промокашке, все больше и больше завоевывая то, что некогда именовалось городом Сиэтл.
Джек четко видел одинокий, запачканный палец, что давил на кнопку звонка сквозь проволочную сетку забора.
Бидвелл спустился с эстакады и направился к воротам. Из серых пятен на фоне мрака сконденсировались две фигуры. Хозяин склада остановился, упер руки в боки – явно не желая что-либо говорить или делать. Джек подошел и встал рядом. Оба посмотрели сквозь ограду.
